Чаще всего, книга мне знакома, и я поднимаю вверх большой палец. У него на самом деле хороший вкус; или похожий на мой, что одно и то же. Когда же я вместо пальца поднимаю брови, что означает мою непроходимую тупость, тогда о содержании книги сообщает он - тем же незамысловатым жестом. А после еще раз дает прочесть автора и название. Две милые старушки и молодой человек, которые всегда садятся на Арсенале, отклоняются в стороны, чтобы нам не мешать. Через два дня я читаю эту же книгу. А он цветет.
У окна сидит молодой человек в темных очках. Он специально ездит на конечную, чтобы иметь возможность сесть под окном. Я смотрю на него приветливо, но он меня редко замечает. Мне кажется, не замечает вообще.
У училища связи входит в заметно опустевший автобус счастливый обладатель сенбернара. Сенбернар на моих глазах прошел все стадии от пузатого, лопоухого щенка на разъезжающихся лапах до громадной ухоженной собаки. Хозяин раскланивается сразу со всем автобусом, и добрая половина отвечает ему приветствиями. Все взволнованны: оказывается, пес недавно схватил простуду и пару дней отчаянно чихал.
Автобус проезжает мимо пары, чинно шагающей в "Овощной". Она была красавицей лет этак сорок тому, красавицей осталась и по сей день. Они все так же трогательно влюблены, хотя супруг несколько лет, как ослеп, и больше не смотрит на нее обожающим взглядом. Но все же они вместе, и я искренне надеюсь, что все у них хорошо...
Вчера, выходя из перехода, я снова встретилась взглядом с шествующей навстречу красной клеенчатой сумкой и торбочкой в шарики. Но когда подняла глаза, чтобы поздороваться, то не увидела знакомого лица. К прекрасно известным мне сумкам прочно прицепилась какая-то неизвестная мне женщина. Правда, она чем-то смутно напоминала мою милую даму - такая же полная, седоватая... Я не знаю, что сказать, мы не знакомы, а сердце как-то отчаянно сжимается, предчувствуя дурное. Женщина внимательно смотрит на меня, и тут я обнаруживаю, что мы стоим на течении: мимо нас в обе стороны бегут люди, и только мы застыли во времени и смотрим друг на друга.
- Мама умерла вчера вечером, - наконец говорит она.
И только тут я замечаю, что глаза ее сплошь покрыты сеточкой красных сосудиков: она плакала много и долго. Наверное, я тоже плачу.
- Просила передавать Вам привет, прдеставляете? Вспоминала...
- Спасибо.
Больше мне сказать нечего, потому что сухое "соболезную" не имеет никакого отношения, к тому что происходит здесь и сейчас. Внезапно она улыбается сквозь слезы и говорит:
- Столько хлопот, столько мороки. Зять с дочерью поехали документы оформлять, а мне оставили внуков. У "Трех мушкетеров" молоко есть? Не видели? Надо же их чем-то кормить.
- Свежий кефир. Жирный и хороший. Рекомендую.
Давно мир не наблюдал более странного зрелища. Люди плачут, говоря о кефире.
- А крабов нет, - шепчет она.
- Даст Бог, еще будут, - говорю я...
Интересно, бывал ли Даль в Киеве? Наверное, нет. Потому что вот же она, вечность, примостилась на краю тротуара, слушая наш разговор.
