Вечный день - [2]

Беззубый рот пережевывает десны,

Черными обрубками вздымаются руки.

Сумасшедший на корточках гнусавит песню.

У старика на темени белеет проказа.

Дети с переломанными руками и ногами

Скачут, как блохи, на костылях

И ковыляют, один другого громче

У чужого прохожего клянча грош.

Из харчевни воняет рыбой.

Нищие злобно смотрят на кучи костей.

Они кормят потрохами слепца,

А он отплевывается на черную рубаху.

Старики утоляют своих старух

В канавах под мутным фонарным светом.

Тощие младенцы в трухлявых люльках

Пищат вперебой, ищут ссохшуюся грудь.

Слепой шарманщик на широкой черной подстилке

Ручкою накручивает "Карманьолу",[16]

А хромой с перевязанною ногою пляшет,

Сухо прищелкивая ложечками в руке.

Из глубоких дыр ползут самые дряхлые,

На лбах — фонарики, как у горняков:

Хилые бродяги,

Рука на посохе — кожа да кости.

Ночь светлеет. Колокола колоколен

Звонят ко всенощной нищенским грехам.

Отпирают двери. В темном проеме —

Бесполые головы, морщинистые от снов.

Над крутой лестницей хозяйское знамя —

Мертвая голова и скрещенные берцы.

Заглянешь — увидишь: спят, где повязал их

И переломал их адский аркан.[17]

В городских воротах, напыжив брюхо,

Карлик стоит, красуясь во всем красном,

И смотрит в зеленый небесный колокол,

Где неслышно мчится за метеором метеор.[18]

Демоны городов >{11}

Они бродят в ночах городов,

Черным выгибом гнущихся под их шагом,

Их моряцкая вкруг лица борода —

Тучи, черные копотью и дымом.

В толчее домов их длинные тени

Взмахом гасят шеренги фонарей,

Тяжкой мглой наплывают на асфальты,

Медленно вымаривают за домом дом.

Одной ногой — среди площади,

Коленом — о колокольню,

Они высятся, посвистывая в свирели[19]

В тучах, хлещущих кромешным дождем.

А вкруг ног их завивается ритурнель[20]

Черной музыки городского моря:

Великий заупокой,

Глухо и звонко встягиваясь в темень.

Они сходят к реке, которая,

Как распластанная и черная змея,

С желтыми фонарными пятнами

На хребте, ускользает в гнетущий мрак.

Нагибаясь над парапетом,

Тянут руки в роящуюся толпу,

Как лемуры,[21] сквозь гниль болота

Прорывающие стоки канав.

Вот один встает. Черной маской

Он прикрыл белый месяц.[22] Ночь,

Как свинец, оседая из сумрака,

Втискивает город во мрак, как в щель.

Плечи города трещат. Взламывается

Крыша, красный вскидывается огонь.

И они, топырясь на острой кровле,

По-кошачьи визжат в глухую твердь.

В комнате, набитой сумраками,

Роженица в родах вопит с одра.

Ее брюхо, как гора, над подушками, —

А вокруг нее — дьяволы, головами в потолок.

Ее пальцы вцепились в койку.

В ее крике — комната ходуном.

Прорывается плод,

Раздирая чрево надвое красной раной.

Над ней сдвинулись дьяволы,[23] как жирафы.

У младенца нет головы.

Мать хватает его, вглядывается, откидывается,

Жабьей лапой спину морозит страх.[24]

Только демоны растут выше, выше,

Сонный рог их красным вспарывает небеса,

А вокруг копыт их, огнем повитых, —

Тряс и грохот по недрам городов.

Слепой >{12}

Его выталкивают за калитку.

Там он не мешает своим нытьем.

"Смотри себе в небо!" Вокруг — никого,

Он стоит и шарит глазами в небе,

Мертвыми глазами. "Где оно, где

Небо? Где оно, синее? Синее,

Что ты такое? Мягкое и твердое,

Вот оно, в руке, а цветного — нет.

Ни красного моря. Ни золотого

Поля под полднем, ни вспыхнувшего огня,

Ни граненого самоцвета,

Ни струящихся волос через гребень.

Ни разу звезд, ни разу леса, ни разу

Весны и роз. В гробовой ночи

И багровом мраке — вечное для глаз моих

Полное жутью говение и пост".

Его белая голова над тощей шеей —

Как купа лилий. В иссохшей глотке

Круглым комом катается кадык.

Глаза прорезаются из узких щелок,

Как белые пуговицы. Мертвым не страшен

Самый яркий полдневный луч.

Небо отражается в погасшем взгляде

И утопает в блеклом свинце.

Утопленница >{13}

Мачты высятся у серой стены,

Как выжженный лес на рассвете,

Черные, как шлак. Мертвая вода

Глядит на брошенные гнилые склады.

Глухим плеском возвращается прилив

Мимо набережной. Ночные помои

Бледною плевою плывут по воде

И трутся о борт парохода в доке.

Объедки, обрывки, грязь, дерьмо

Жижей рвутся сквозь набережные трубы.

А за ними — белое бальное платье,

Голая шея и лицо, как свинец.

Труп переворачивается. Вздувается

Платье, как белый корабль под ветром.

Мертвые глаза вперяются слепо

В небо, в розовые облака.[25]

По лиловой воде — мелкая рябь:

Водяные крысы забираются седоками

На белый корабль. И он гордо плывет,

Весь в серых головах и черных спинах.

Покойница весело течет в потоке

Под плетью ветра и волн. Горой

Взбухает и опадает брюхо,

Звуча под укусами, как гулкий грот.

По реке — в море. А там с обломков

Крушенья приветствует ее Нептун,

И она опускается в зеленую глубь —

Уснуть в объятьях мясистого спрута.

Спящий в лесу >{14}

Он спит с утра. Солнце сквозь тучи

Красным тронуло красную рану.

Роса на листьях. Весь лес — как мертвый.

Птичка на ветке вскрикивает во сне.

Покойник спит, забывшись, забытый,

Овеваем лесом. Черви, вгрызаясь

В полый его череп, поют свою песню,

И она ему снится звенящей музыкой.

Как это сладко — спать, отстрадавши

Сон, распасться на свет и прах,

Больше не быть, от всего отсечься,

Уплыть, как вздох ночной тишины,

В царство спящих. В преисподнее братство

Мертвых. В высокие их дворцы,

Чьи отраженья колышет море,

В их застолья, в их праздники без конца,