Вечный бой - [37]

За десять лет службы в Ширванском полку Торопов хорошо изучил лихорадку — он встречался с ней почти ежедневно, — но тайна этой болезни так и оставалась непознанной, хотя места, где она обитала, он описал в своих тетрадях с топографической точностью. Местности без стоячей или медленно текущей воды лихорадка обходила стороной. Не любила она и ветров, постоянно дующих с моря, и никогда не селилась в горах. Он научился по военным картам-трехверсткам с точностью в несколько километров определять очаги лихорадки и почти никогда не ошибался.

Торопов захлопнул тетрадь.

За окном трещали цикады. С близких болот доносился монотонный лягушачий хор, стремящийся во что бы то ни стало заглушить все другие ночные звуки в Андийском Койсу. В сенях вздыхал денщик, устраиваясь на ночлег. В мазанку вползала знобкая сырость.

Торопов встал из-за стола, накинул на плечи бурку, прошелся по комнате. Карманные часы показывали полночь. Он достал из чемодана потрепанную тетрадь и вернулся к столу. На обложке тетради крупными буквами было выведено: «Аракс».

Четыре года назад, когда полк стал на зимние квартиры в приморском городке Поти, Торопова откомандировали на персидскую границу, к донским казакам. Граница шла по Араксу, и, судя по карте, которую он раздобыл в штабе полка, это было самое гиблое место на всем Кавказе, В действительности так оно и оказалось.

Низкие заболоченные берега, поросшие тростником, скрывающим всадника. Тяжелая влажная духота, как в парилке. Зловонные запахи гнили на десятки верст. Плотный монолит туманов, не рассеивающихся даже в солнечные дни. Затхлая вода в колодцах. Скользкие от плесени стены казарм. Серые, изнуренные лица казаков, едва держащихся в седлах.

Ночные туманы над Араксом поднимались так высоко, что застили в небе звезды.

Лихорадкой на заставах болели все. Редкая неделя обходилась без похорон, и к ним здесь привыкли, как привыкают к смерти на войне.

Торопов глотал хинин и, наверное, именно поэтому переболел лихорадкой на Араксе всего один раз. От хинина звенело в ушах и пересыхало в горле. Перед глазами мельтешили разноцветные мушки. Иногда по ночам к нему приходили расплывчатые галлюцинации. Ему казалось: над сторожевой вышкой летают белые ангелы и куда-то зовут его тихими голосами. Он колол себя булавкой, чтобы очнуться, до крови прикусывая губы. Видения исчезали так же внезапно, как и появлялись. На лбу выступала холодная испарина. Тело сотрясала крупная дрожь. Горькая, как полынь, слюна заполняла рот. Он знал: это хинное отравление, от которого можно умереть...

По вечерам, засветив в палатке фонарь, он записывал свои наблюдения в разбухшую от сырости тетрадь. Он не знал, пригодятся ли они кому-нибудь в будущем, понадобятся ли ему самому. «Через три года из восьмиста человек полка на Дон возвращалось не более пятидесяти человек».

Торопов знал на Кавказе и такие укрепления, откуда никто не возвращался.

* * *

Осенью 1864 года военный врач Н. И. Торопов защитил в Медико-хирургической академии диссертацию под названием «Опыт медицинской географии Кавказа относительно перемежающих лихорадок». Это была первая крупная научная работа в России, посвященная заболеванию, названному впоследствии малярией. Торопов первым из врачей обратил внимание на очаговость малярии, на ее зависимость от климата и окружающего ландшафта.

В науке о малярии работа Торопова считается классической. Она известна во всем мире.

Психиатр Розенблюм

Так уж случилось, что одна из тайн малярии открылась человеку, весьма далекому от ее проблем и никогда не занимавшемуся ею специально.

Александр Самойлович Розенблюм работал палатным врачом психиатрического отделения Одесской городской больницы. Он был трудолюбивым, эрудированным и очень наблюдательным врачом. Душевнобольных в его времена лечить не умели. Больные просто обрекались на пожизненное пребывание в лечебницах, больше похожих на тюрьмы, чем на лечебные учреждения: дубовые двери, обитые полосами железа, окна, забранные в решетки, мрачные санитары-надзиратели, смирительные рубашки...

В Одессе говорили: «Если бог хочет наказать человека, он отбирает у него разум». И были, пожалуй, правы. Не было в Одессе людей несчастнее и жальче, чем пациенты доктора Розенблюма. Болезнь отнимала у них всякую надежду на будущее, превращала в бессмысленные существа, которым ничто не могло помочь.

В конце лета 1875 года в двухэтажный психиатрический флигель, скрытый от любопытных глаз в глубине больничного парка, неведомыми путями прокралась малярия. На Черноморском побережье заболевание это считалось нередким и его симптоматика хорошо была известна каждому врачу.

В психиатрическом отделении заболело сразу шесть человек, и у всех шестерых диагноз не вызывал ни малейшего сомнения: малярия.

Лихорадящих больных лечили большими дозами хинина, но надежд на их выздоровление практически не оставалось, так как все шестеро были к тому же больны тяжелыми формами прогрессирующего паралича — абсолютно неизлечимого заболевания. В те времена диагноз прогрессирующего паралича был равнозначен смертному приговору. По всем законам медицины присоединившаяся малярия должна была усугубить состояние больных и приблизить закономерный при таком заболевании летальный исход. Каково же было удивление всей больницы, когда подопечные доктора Розенблюма оправились не только от малярии, но и от паралича.