Вечные всадники - [29]

Как ему не терпится, чтобы скорее началась, наконец, седловка Тугана. Но надо ждать до осени! Долгие месяцы надо ждать… Летом Туган опять уйдет в горы на пастбище, на этот раз в Кяфар-огур, это Солтан знает. Но возьмет ли отец с собой и его, Солтана? Отец как-то обмолвился в разговоре с матерью, что мальчик подрос, пора ему взять летние хозяйские заботы на себя. А это значит работать на сенокосе, ухаживать за огородом, возить на ослике дрова из леса для зимы. Да мало ли по дому работы для мужчины!

Одна есть надежда – вдруг Тугана оставят на лето дома, на заводе. «Вот бы я ухаживал за ним», – мечтает Солтан.

***

Не сбылись надежды… Солтан остался дома, а Тугана увели в горы!

Осиротевший Солтан вынужден на ишаке Богатыре ездить каждый день в лес и привозить по полной тележке сухих сучьев. Это – пока начнется сенокос. Всеми своими мечтами и мыслями Солтан с Туганом, а на самом деле каждый день с упрямым, медлительным ишаком!

Тугану же в это время море было по колено: прекрасные пастбища Кяфара словно опьянили жеребят, они безудержно резвились, росли не по дням, а по часам, набирали вес, мужали.

Абдул внимательно наблюдал за Туганом. Еще по пути на пастбище жеребенок недоверчиво приглядывался к табунщику: иногда отставал, поджидал Абдула и, убедившись, что это чужой, а не его друг Солтан, отрывался от земли всеми четырьмя ногами одновременно и летел прочь, к голове табуна. На Кяфаре жеребенок тоже не раз поднимал голову от душистой травы и глядел, глядел на табунщика грустными глазами, смутно чувствуя в нем черты своего маленького друга.

Однажды Абдул попробовал подозвать его, по примеру Солтана, двукратным свистом. Жеребенок радостно встрепенулся, кинулся было к табунщику, но, сделав несколько прыжков, разочарованно замер и стоял как вкопанный: он чутьем понял, что свистнул чужой.

В другой раз Абдул попробовал приманить его сахаром, но Туган окинул табунщика презрительным, как показалось Абдулу, взглядом и отошел. Абдулу даже стало обидно.

За все лето Туган так никого и не признал. Среди сверстников-жеребят он тоже не завел друзей, а просто со всеми был в хороших отношениях. В его сердце жила преданность одному другу – Солтану. Его белоснежное тело потемнело от пыли, на кончике хвоста и в гриве Абдул иногда замечал зацепившийся репейник и жухлые травинки. Замарашкой стал Туган! Абдул мог бы, конечно, заарканить и вычистить жеребенка, но не хотел этого: пусть гордое сердце Тугана не знает печали, а аркан непременно его обидит.

Обо всем этом, отвечая на письма сына, Абдул писал ему, писал о его новых повадках, о том, что жеребенок помнит Солтана, никого другого не признает, писал, что Солтан удивится, как повзрослел и набрался резвости, сил его питомец.

Мальчик с нетерпением ждал возвращения табуна, считал недели и дни. И все же он прозевал приезд отца спал крепким сном, когда Абдул ночью приехал домой, разместив табун, пригнанный с гор.

Проснувшись утром, Солтан увидел, как отец и мать возятся у огромной деревянной чары, в которой лежало грудой свежее мясо. Он одним прыжком оказался рядом с отцом и чуть было не кинулся к нему на шею, но вовремя опомнился и солидно сказал:

– С приездом, папа.

– Спасибо, спасибо, дорогой, – ответил отец, засияв, и крепко сжал загорелой рукой плечо сына.

Солтан только теперь заметил большую турью голову, лежавшую рядом с чарой.

– Папа! – вскрикнул он, и в этом крике были и негодование в адрес охотника, и жалость к гордому туру, боль за него.

Отец медленно поднял голову от чары с мясом, отбросил окровавленный финский нож и, отирая руки, утешающе посмотрел на сына.

– Твой отец, сынок, никогда не убивал даже птицы. Убивать вольных и ни в чем не повинных животных – это не мужество, а бессердечие. Чтобы сохранить жизнь таким, как этот тур, я преследовал хищников.

– А эта турья голова? – хмуро прошептал Солтан.

– Он погиб сам, сынок. Это был вожак стада, которое паслось на высокой скале, когда подкралась волчья стая. Вожак бесстрашно пошел один на волков, чтобы дать уйти стаду, а потом бросился со скалы и погиб. Когда я подоспел, тур был уже при последнем дыхании, оставалось прирезать его…

– Теперь не вернете ему жизнь, – вмешалась мать. Сынок, одевайся и разнеси мясо соседям, пусть каждый отведает то, что есть у нас. Отец Солтана, отложи, пожалуйста, для деда Даулета самый почетный кусок – ведь дед самый старейший!

И Солтан начал разносить хоншулук[21].

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

На конезаводе началась самая интересная, самая трудная для Солтана и для Тугана пора – седловка. Жеребятам культурной группы было уже по полтора года, и надо было приучать их к седлу, но не сразу. Своему подшефному Солтан теперь надел не только недоуздок, но уздечку с удилами. Ох как это не понравилось Тугану! Еще бы, кому охота, чтобы во рту был постоянный противный вкус железа! Туган зло грыз удила, мотал головой, глаза его становились недоверчивыми, никакие ласки Солтана не успокаивали его.

Но уступать Солтан не имел права. Хочешь не хочешь, надо навязать жеребенку свою волю. Туган смирился, он не артачился, когда в один из дней Солтан пристегнул к уздечке поводья и вывел Тугана в леваду. Это тоже было непривычно для Тугана, но он покорно следовал за своим вожаком, с любопытством переживая новые ощущения.