Вечно худеющие. 9 историй о том, как живут и что чувствуют те, кто недоволен своим телом - [21]

Если подумать, это чудовищно: чувствовать себя спокойной и счастливой в такой тяжелый для семьи момент. Но было именно так, да. Я была спокойная и счастливая в тот ночной час, когда мы с мамой на кухне ели холодные котлеты. В это время ко мне возвращалась мама из моего детства – мягкая, теплая и любящая. Она смотрит на меня усталыми глазами, гладит по голове и целует в макушку, она не спрашивает меня тревожно, сделала ли я уроки, или почему я такая мрачная, или почему посуда не помыта, или почему я бросила ботинки посередине прихожей, или почему я такая инертная и когда же я повзрослею… В этот час она просто рядом со мной, и совсем неважно, разговариваем мы или молчим.

Я ухожу спать почти счастливая и засыпаю спокойным, глубоким, детским сном.

Запой кончается, и мы возвращаемся домой. Пару дней меня никто не дергает. Маме не до меня, она выразительно и красноречиво молчит, всем своим видом показывая отцу, какое он чудовище и как он ее истязает всю жизнь. Отец еще выглядит слабым и виноватым… Привычное напряжение пронизывает дом как туго и тонко натянутые провода или даже струны, когда одно неосторожное движение – и все зазвучит, заскрипит или завоет, все придет в движение, тишина прервется и начнется скандал, ор, поток взаимных обвинений… Мне кажется, я даже вижу эти провода и струны, я очень стараюсь быть аккуратной, осторожной. Ухожу в школу пораньше, возвращаюсь незаметно и сразу убегаю в студию, на репетицию, к подружке – куда-нибудь. Но все это работает плохо: в какой-то момент отец или мать обнаруживают меня и мою диету: «Ты опять ничего не ешь». «Сколько можно себя морить голодом, все равно природу не обманешь». – «Это все ты со своим фитнесом». – «Из-за твоего пьянства я не могу контролировать дочь»… Я снова реву у себя в комнате.

Неужели они правда не понимают, как мне больно от их слов, как ужасно чувствовать себя причиной их скандала.

Я реву у себя в комнате, но годы идут, и я реву все меньше, теперь вместо этого я мечтаю, как пройдет еще три, потом два, а потом и всего какой-то год, я закончу одиннадцатый класс и уеду от них в другой большой город, где никто не будет приставать ко мне с едой, где не будет отцовских запоев, маминого злого голоса, натянутых в доме невидимых проводов, напряжения, не будет никого, кто знал бы о моих страданиях. Где мне не надо будет копить жир, чтобы не убить своих родителей за равнодушие и за неспособность защитить меня от напряжения, за то, что они используют меня как щит, чтобы спрятаться друг от друга. Я уеду, и тогда – так я думаю – тогда начнется совсем другая жизнь. Счастливая, свободная. Такая жизнь, в которой я обязательно буду стройной, веселой, звонкой, я научусь танцевать фламенко или джаз и мне будет легко…

Последний год в школе я училась как сумасшедшая, чтобы во что бы то ни стало поступить в институт и уехать из города.

Я улетела на следующее утро после выпускного. В аэропорт меня провожала только мама – отец начал пить несколько дней назад и даже для моего выпускного не сделал исключение. Он не видел, как мне вручают серебряную медаль, не видел толком, как я выгляжу в своем выпускном платье. Я очень старалась похудеть к выпускному, но экзамены отнимали очень много сил и нервов, удерживаться от еды было особенно трудно, и совсем невозможно – от шоколада и других сладостей. Мозг требовал глюкозы и хотя бы немножко эндорфинов… Я готовилась и ела, ела и готовилась и продолжала тихо себя ненавидеть, но ничего не могла с этим сделать… Мои одноклассницы обсуждали фасоны, ходили на примерки к портнихам, обменивались телефонами парикмахеров… Я же сразу и заранее поставила на всей этой подготовке жирный крест. Если бы не мама, я бы, наверное, пришла на выпускной в своих обычных джинсах и футболке, но она зачем-то заставляла меня выбирать ткань, шить это несчастное платье, покупать туфли… Я делала все это как под гипнозом, но на примерках у портнихи старалась не видеть свое отражение в зеркале… Утром, в день выпускного, все-таки посмотрела на себя внимательно, увидела свою несчастную толстую физиономию, свою крупную фигуру, некрасиво, уродливо выпуклую, слишком взрослую, тяжелую… Так выглядят все эти веселые тетки на рынках, которые продают с машин китайские вещи, так выглядит продавщица Нинка из бабушкиного сельпо, румяная, грудастая, с красными губами… Так не должна выглядеть девочка в семнадцать лет, это несправедливо… Но я выглядела именно так, и платье из тонкого, нежного шелка еще больше подчеркивало нелепость и уродство моей внешности. Но мама как будто видела что-то другое, она поправляла мне волосы, давала в руки то одну, то другую сумочку, чтобы понять, какая их них лучше подчеркнет мою неповторимую индивидуальность. Я же, как механическая кукла, послушно прикладывала сумочки к подолу нежного, кофейного, в мелкий цветочек, платья…

И вот – следующее утро, мои одноклассники еще, наверное, догуливают праздник, пьют из горлышка шампанское на набережной, а мы с мамой едем в такси в аэропорт. Она молчит, иногда гладит меня по руке. Она грустная. У меня внутри нет никаких чувств, кроме осторожной надежды: как только я сяду в самолет, как только оторвусь от родной земли, жизнь сделает наконец положенный поворот или немыслимую, головокружительную петлю и вынесет меня туда, где больше никогда не будет боли, стыда, высоковольтного напряжения, в котором я жила до сих пор, не будет отцовских запоев, до сих пор перерезающих мою жизнь, как локомотив перерезает распростертое на рельсах тело, не будет ужаса ожидания этого локомотива и необходимости строить заградительные сооружения для души из того, что есть, из собственного толстого тела…