Вечная принцесса - [8]

Даже к Исабель, которая горюет по своему мужу, вернулась улыбка. Даже вечно надутая Хуана, кажется, умиротворена. А я — я становлюсь любимицей всего двора: меня балуют и садовники, позволяют срывать те персики, которые я хочу, и в гареме, где меня учат петь, танцевать и играть на музыкальных инструментах, и на кухне, где дозволяют смотреть, как готовятся восточные сладости.

Отец встречается с иностранными посланниками в Посольском зале, еще они иногда, как принято у эмиров, беседуют в бане. Матушка, по-турецки скрестя ноги, сидит на троне Насридов, которые правили здесь веками, — голые ступни в мягких шлепанцах из сафьяна, рубаха-камиза свободными складками драпирует тело. В зале, облицованном цветным изразцом с изящными арабесками и летящими надписями, она выслушивает посланников самого Папы. Матушка здесь как дома, ведь она выросла в мавританском дворце Алькасар в Севилье. Мы бродим по их садам, моемся в их банях-хамамах, носим их надушенные сафьяновые туфли… В целом наше существование здесь столь изысканно и роскошно, что в Париже, Лондоне или Риме о такой жизни могут только мечтать. Мы живем сладостно и грациозно. Так, как всегда стремились: как мавры. Собратья-христиане в горах пасут коз, молятся Мадонне в придорожных часовнях, тела их страдают от болезней, они невежественны, полны суеверий, живут в грязи и умирают молодыми. А нам преподают мусульманские ученые, нас лечат их врачеватели, мы заучиваем названия звезд в небе, которым они дали имена, ведем счет, пользуясь цифрами, которые они придумали, начиная с магического нуля, вкушаем выращенные ими сладчайшие фрукты и наслаждаемся водой, протекающей по хитро построенным ими акведукам. Возведенные ими строения радуют взор своей красотой. Былое могущество мавров нам на пользу: Алькасаба и впрямь неуязвима для новой атаки. Мы читаем стихи их поэтов, играем в придуманные ими игры… Мы победили, но они показывают нам, как должно правителям жить. Порой я думаю, что мы варвары, подобные тем, что пришли после римлян и греков. Те силой врывались во дворцы, а потом садились на трон, как мартышки, и наслаждались прекрасным, не понимая его.

Но, по крайней мере, мы не сменили своей веры. Самый последний слуга во дворце обязан хотя бы сделать вид, что исповедует христианство. Голоса муэдзинов, созывающие правоверных к молитве, больше не звучат с минаретов. Это приказ моей матери. Не хочешь подчиниться — уезжай в Африку. Не хочешь уезжать — либо немедля крестись, либо сгоришь на костре инквизиции. Удобная, покойная жизнь не смягчила наших сердец, мы помним, кто тут победитель и что победа далась нам силой оружия и Господней волей. При заключении перемирия мы торжественно обещали бедному Боабдилу, что его подданные-мусульмане будут столь же покойно жить при нашем правлении, как жили христиане, когда правил он. Мы обещали обеспечить сосуществование, и он поверил, что мы создадим такую Испанию, где все — мавр, христианин или иудей — смогут жить в мире и согласии, поскольку все они являются «людьми Книги». Ошибка Боабдила состояла в том, что он свято верил в условия перемирия, а мы, как выяснилось, нет.

Всего три месяца держали мы свое слово, а потом выдворили евреев и принялись угрожать мусульманам. Каждый должен обратиться в истинную веру, и, если он сделает это, но в искренности его намерений возникнет хоть тень сомнения, дело святой инквизиции с ним разобраться. Только единая вера создаст нацию, единый народ из пестрого разнобоя, населяющего Андалузию. Моя мать устроила часовню в зале Совета, и там, где вилась арабская вязь, гласящая: «Войди и спроси. Не бойся искать правосудия, ибо здесь ты найдешь его», она молится суровому, более грозному, чем Аллах, Богу; за правосудием сюда больше не ходят.

Но изменить природу дворца невозможно. Даже сапоги наших солдат, грохочущие по мраморным плитам пола, не в силах поколебать царящий здесь вековой покой. Я прошу Мадиллу прочесть для меня надписи, вьющиеся по стенам каждой комнаты, и самая моя любимая — не про обещание правосудия. Та, что мне нравится, находится в зале Двух сестер и вопрошает: «Видывал ли ты сад прекраснее этого?» — и сама же отвечает себе: «Нет на свете сада прекрасней, изобильней плодами, слаще и благоуханней».

Это даже не совсем дворец, он не такой, как те, где мы жили в Кордове или Гренаде. Это и не замок, и не крепость. Он строился изначально прежде всего как сад, а комнаты здесь, со всей их роскошью, для того, чтобы было где жить в саду. Это цепочка двориков, устроенных так, чтоб удобно было и цветам, и людям. Это воплощенная в жизнь мечта о красоте: стены, изразцы, колонны представляют собой подобие растительного мира, все оплетено цветами, ползучими растениями, ветками фруктовых деревьев и травами. Истратив за столетия огромные средства, мавры создали этот рай на земле.

Да, и я его люблю. Даже девочкой я понимаю, что это необыкновенное место, что никогда в жизни мне не найти ничего прекрасней. Но я знаю, что остаться здесь мне нельзя. Это воля Господа и моей матери — я покину мой тайный дворец, мой сад, мой рай. Такова моя участь. Мне было суждено в шесть лет от роду найти самое красивое место на земле, а потом, в шестнадцать, покинуть его с той же тоской в сердце, какая мучила Боабдила. Моему счастью и покою не суждено длиться долго.