Вечная мерзлота - [2]

Багровый мрак застлал глаза мальчика. Сердечко забилось, как птичка в кошачьей пасти. Сам не ведая, что творит, Петя сполз с Крупской на пол и, приоткрыв дверь кладовки, пополз под рояль. Его могли увидеть. Стоило лишь глянуть вниз — вон, под роялем лежит тоненький подросток с затуманенными черными глазками, с дрожащим смуглым личиком, с прозрачными ушами. Вон он скребет пол тощими лапками, вон он, отталкиваясь большими ступнями в белых кроссовках, ползет на локтях к краю рояля, туда, где стоит вздыбленное кресло, на котором ворочается пожилая, свирепая химичка. Что нужно ему? Безумен он или нет? Никто Петра не видел, потому что в это время Марья Петровна неудачно повернулась в кресле, и ее кости больно сцепились друг с другом, отчего она взревела и забила ногами в воздухе, норовя двинуть ступней по зубам медички. Кофточка учительницы задралась, обнажив большой колышущийся живот и грязный лифчик на полных грудях. Учительница кричала и билась, будто бы в капкане, и врачиха тоже кричала и стаскивала ее с кресла, а она лягалась и цеплялась за кресло, потому что ей было больно двигаться из-за неудачно сцепленных костей в спине.

На их крики сбежались другие врачи, среди них оказались зубной врач и хирург. С помощью малютки-гинеколога два этих крупных мужчины заломали Марью Петровну и стащили ее с кресла. К тому времени лифчик лопнул и из него вывалились большие в кожаных трещинах груди, а кофта задралась и замоталась вокруг головы, зацепившись за острые заколки в пышной ее седой прическе.

Поставили ее на пол, но она стояла, полусогнувшись, свесив дрожащий живот и груди, внимательно наблюдая за ними всеми сквозь прозрачную кофточку, плотно обтянувшую лицо ее. Походили вокруг учительницы, не зная, что делать, и стали спрашивать, где болит, но она отвечала им грязной бранью. Тогда хирург стал тыкать в нее наугад, на что она отвечала глухим ворчанием. Тогда хирург отступил назад и оглядел ее всю опытным глазом. Поняв, в чем дело, он зашел было сзади. Но Марья Петровна, хоть скрюченная, беззащитную спину не подставила, а повернулась следом за хирургом. Так они покружили некоторое время, пока зубной врач не догадался отвлечь внимание разъяренной учительницы. Он выхватил из кармана зубные клещи и стал ими клацать перед самым лицом ее, сплющенным кофточкой. А малютка-гинеколог в это время прыгала и била в ладони, как дурочка. Марья Петровна конечно же уставилась на все это. Она стояла, слегка набычась и раздув ноздри, а тем временем хирург заскочил ей за спину и, вцепившись в рыхлые ее бедра, с силой рванул ее на себя и пнул в поясницу; раздался сухой щелчок, и кости встали на место.

…Петя очнулся в своей кладовке. Лицо его было мокрым от слез, а к груди он прижимал нежно-абрикосовые трусы учительницы химии. Петя плакал от увиденного. Плач его разрастался и переходил в рыдания, но свалка на сцене не утихала, и рыданий его никто не слышал. Петя рыдал, уткнувшись лицом в большие заскорузлые трусы и вдыхал ни на что не похожий кисло-сладкий пьянящий запах. Потом он сел на лицо Крупской и стал мастурбировать, обхватив красный маленький член волшебными трусами.

Угрюмые настали денечки для учительницы химии. Пропажа трусов взбесила ее, но ярость свою она подавляла, многажды прокручивая в мозгу своем — «кто»? Она не знала — кто. На уроках химии лютовала Марья Петровна втрое больше обычного. Один раз пролила сернистую кислоту себе на ногу и даже не заметила. Орала на всех учеников и особенно на девочек. И особенно на Зацепину, тихую, беловолосую девочку с такими синими глазами, что, казалось, все ее маленькое личико томилось ими, бездонными, холодными, такими холодными, что аж морозными. Которые ни в себя не пропускали, ни из себя не выпускали и были охвачены неглубокими еще тенями. И ротик-то у ней был маленький, бледный, такой, что хотелось по нему полоснуть бритвой. И ко всему прочему на вздернутом носике у Зацепиной, на самом кончике примостилась крошечная родинка, маленькое пунцовое пятнышко, как булавочный укол. И вся она такая субтильная, маленькая, физически явно отстающая от прущих во все стороны сверстниц, сидела на задней парте, «отсутствовала» на уроках и без конца теребила свои нелепые волосы цвета металла на зимнем солнце. Она их зачем-то стригла рваными прядями, корнала под корень, а они все равно ложились, как хотели, обвивали головку бледным шлемом, сквозящим розовой кожей черепа. Бывало, что Марья Петровна, как начнет смотреть на Зацепину в начале урока, так и очнется только на звонке. На самом деле круги под глазами были от голода, ничего она там себе не красила. Зацепина была не только тупой по всем предметам, но и из бедной семьи и ее вязанная из простых ниток, многожды стиранная кофточка, с кружевным вырезом на тоненьких ключицах доводила учительницу до умоисступления даже больше, чем наглая родинка на кончике девочкиного носа. Но Зацепина была слишком тупой и слишком голодной, в полубреду-полумечте она пребывала и на вопли внешнего мира отвечала неуверенной дрожащей улыбкой и морозно-синими взорами. И, хоть она была в свои четырнадцать лет как двенадцатилетняя и не было в ней этой прущей, наглой юной женственности, Зацепина была похожа на какой-то немыслимый зародыш совершенно небывалого цветка. «Ведь вырастет, сука, ведь вырастет, — тоскливо думала Марья Петровна. — И что тогда? Ведь пойдет такая по улице средь бела дня… что люди скажут?» Словом, Зацепина в мозгу учительницы вызывала вихри и замутнения, и она даже стала бояться смотреть на Зацепину, чтоб не получить инсульта. И все же каким-то непостижимым образом, именно Зацепину связала Марья Петровна с пропажей своих трусов. «Да, я их не стирала, и я ими всегда подтиралась. Мне хорошо и уютно в них, они как живые, — раздумывала она на уроках, ходя между парт и разглядывая учеников. — На животе трусов большое заскорузлое пятно от моих подтираний и такое же толстое и рыхлое пятно между штанин. Это были мои самые любимые штаны. Они были мои лучшие друзья. И теперь какая-то сволочь овладела ими. Это то же самое, что украсть мою ногу, или пуп, или титю, или, еще лучше, когда я крепко сплю, тайно срезать пучок волос с моей писи. Зацепина не брала, я знаю, но она тупая сволочь, у ней родители бедные, хорошо бы ее отравить, стянуть с нее тугие трусики и засунуть, их себе в писю. Вот тогда она попляшет у меня!» И один раз, не в силах бороться, сыпанула Зацепиной на парту бертолетовой соли. Чтоб попка Зацепиной Лены разлетелась в клочья. Но сволочь-одноклассники притащили из кабинета биологии череп, долго пинали его и запнули-таки на парту Лены. Оцепенев, дети смотрели, как череп, коснувшись парты, взлетел, и вертясь, и хохоча своими зубами, разлетелся на осколки.