Вечная «карманная» слава - [3]

Будешь, будешь, сочинитель,

Век писать ты будешь вздор,

Будешь в Корпусе учитель,

А потом будешь майор…

Странно, что в грохоте Бородинской битвы стареющий Кутузов подозвал к себе адъютанта Кайсарова, говоря ему:

– Марина-то помнишь ли? Ах, как он высмеивал корпусного учителя Геракова… Ну-кась, подскажи его строчки. Потешь меня, дружочек. В громе пушек хочу смеяться…

Впрочем, до Бородино было еще далеко, когда Сергея Никифоровича настигла большая любовь – единственная, которой он не изменил до конца своих дней. Тогда в столице большим барином доживал своей век престарелый фаворит Екатерины II – граф Петр Завадовский, погруженный в мрачную меланхолию и живущий лишь памятью о былом величии, когда он возлежал на ложе царицы. Этот угрюмый брюзга обладал женою-красавицей, которая была на тридцать лет моложе своего мужа. Звали ее Верой, она была из семьи Апраксиных, и вот однажды, расплакавшись, сама упала на грудь поэта с признанием:

– Мне ведь не было и пятнадцати, когда родня силком выдала меня за старика. Теперь он даже в храме Божием до синяков щиплет меня, чтобы я глядела в пол, не смея глянуть на других мужчин. Но вот, наконец, пришел ты, и все воссияло особым блеском… ты – мое единое счастье! Любишь, да?

– Люблю, – отвечал поэт, вставая перед ней на колени….

Вера Завадовская стала его музой, но, чтобы избежать сплетен и не вызвать гнев мужа, Марин называл ее «Лилой», а иногда просто «верой» – верою в божество:

Увидев веры совершенство,

Я презрел света суету.

Где веры нет, там нет блаженства,

Без ней смерть жизни предпочту…

Между тем время для любви было тревожное, опасливое; военные люди жили в предчувствии близкой разлуки с избранницами своих сердец; русское воинство уже готовилось лечь костьми на поле чужестранной брани. Наполеон и его маршалы, пресыщенные легкими триумфами, покоряли страну за страной, закабаляли один народ за другим, и этот победоносный вал медленно, но неотвратимо накатывался на Восток… Правда, тогда никто из русских еще не думал, что маршалы Наполеона способны нарушить границы России, но всюду, куда ни придешь, люди говорили, что пришло время спасать Европу от «корсиканца»:

– Ежели не сейчас, так он совсем зарвется и, чего доброго, посмеет коснуться рубежей польских, земель славянских…

Марин отозвался на успехи французов с юмором:

Возьми большой котел с полудою без крана,

Брось Нея и Даву да храброго Бертрана.

Прибавь полиции министра Савари

И долго на огне состав ты сей вари.

Охолодя его, сим средством ты дойдешь,

Что «уксус четырех разбойников» найдешь.

Год 1805 стал годом Аустерлица! Наполеон доказал совершенство своей армии, а русские доказали Наполеону, что они умеют стоять насмерть. Сергей Марин, командуя батальоном, поплатился за свою отвагу при Аустерлице слишком жестоко. Первая пуля навылет прошла через его левую руку, вторая застряла в груди, а французской картечью ему разбило голову.

Падая, поэт успел крикнуть своим солдатам:

– Прощайте, братцы! Спасибо за службу…

А этот подлый пьяница Игнашка, сопровождавший Марина в походе, бросил его, трусливо бежав, да еще обворовал поэта. Марина вынесли из боя – замертво, но он выжил. Однако полевые хирурги напрасно ковырялись щипцами в его груди – пуля так и осталась возле самого сердца, как память о дне Аустерлица.

За мужество в этой битве поэт получил «золотое оружие».

– Ну, попадись мне этот Игнашка! – говорил Марин. – Я ему отомщу самым жестоким образом… новою эпиграммой!

Еще в канун Аустерлица он сочинил «Преображенский марш», и слова этого марша уже распевались в армии – вроде гимна. Поэт возвращался на родину через земли Венгрии и Галиции, а в Петербурге был встречен слезами Веры Завадовской.

– Не плачь, – сказал он женщине. – Я ведь жив…

Наконец притащился Игнашка, вымаливая прощение.

– Драть бы тебя, как Сидорову козу… наглец!

– Воля ваша. Виноват. Дерите.

– Я тебя так выдеру, что история тебя не забудет… Человек добрый, всегда далекий от мести, Марин своего лакея, предавшего его на чужбине, отпустил на волю вольную, раскрепостив его навсегда, но проводил Игнашку стихами:

Надгробную тебе я рано начертал.

В походе ты меня, как липку, ободрал.

Украл часы, червонцы, пистолеты…

И проживешь, к несчастью, многи лета!

Довольствуясь славою «карманного» стихотворца, Марин еще ни единой строчки не видел в печати. А вскоре Наполеон, ослепленный успехами, начал двигать свои полчища к рубежам России, его мародеры хозяйничали в Пруссии, русская армия снова готовилась в поход. В преддверии новых жестоких битв Марин, еще не залечив ран, обратил свои стихи «К русским»:

Уж он идет – летим сражаться,

Чтоб каждый, честию водим,

Готов был с жизнию расстаться…

Друзья, умрем иль победим!

Вера Завадовская, сияя лицом, раскрыла журнал «Лицей»:

– Стихи… к русским! Как они сюда попали? И под стихами писано: «Получено от неизвестного», но твоего имени нет.

– И не надо! – отвечал Марин. – Стезя у меня иная. Только не плачь, если меня не станет. Я был счастлив с тобою, и в последний миг жизни увижу твое лицо – самое прекрасное лицо самой прекрасной женщины на свете! Простимся…