Вечна только ты… - [3]

В море сосен и берез.

Зацелую, как проказник,

Посмеемся мы до слез.

Молитва

Ветер свистит за околицей,

Бьет полуночную тьму.

Заяц как будто бы молится —

Ест на поляне траву.

Молятся зайцы и лоси,

Почки глотая во тьме.

Рысь словно рябчика просит:

«Дай помолиться и мне!»

Звери едят будто молятся.

Ветер гудит по холмам.

Выйду и я за околицу

И помолюсь небесам.

В мире, где мрачно и холодно,

Присказка мудрая есть:

«Чтоб не свалиться от голода,

Надо молиться и есть».

Нищета

Я по лунному насту иду!

В мире много других дорог,

Но скольжу я по тонкому льду,

Под собою не чувствуя ног.

Бесконечная снежная даль,

Ты послушай меня, пойми!

То не снег расстелился, как шаль,

То в полях стынут слезы мои.

Может, болен я, может быть, пьян.

Только это не сон и не блажь,

Каждый встречный в пути басурман

Или оборотень, или алкаш.

Может, я надорвался, ослаб.

Кровь мерещится всюду, гробы, —

Каждый встречный продажный раб

Одинокой своей судьбы.

И на всех необъятных полях

В тихий вечер иль в круговерть

Совесть, вскормленную на рублях,

Поджидает старуха смерть.

Русь, родная моя сторона.

Ты пойми, в этой жуткой красе

Стынет в холоде не луна,

Стынет кровь моя в нищете.

Я боюсь ее, словно огня.

Но Россия со мной в нищете.

Не с того ли на склоне дня

Ярко звезды горят – да не те.

«Нет, не те!» – мне пророчит весна.

То не звезды, то слезы – снег.

Снег и слезы вокруг, и луна

Кровью харкает, как человек.

Бесконечная снежная даль.

Ты послушай меня, пойми!

Лебединых полей печаль

Нам пророчит ненастные дни.

Крест и черемуха

За кладбищем осины,

Черемуха и лес.

Там, в голубой низине,

Стоит железный крест.

Он сильно проржавелый

Согнулся – не узнать.

Но снег черемух белых

Над ним опять, опять…

Ветшает крест и падает.

Но раннею весной

Вновь зацветет в нарядах

Черемухи лесной.

Кто-то пожмет плечами:

«Гляди-ка, ожил вновь».

А я скажу стихами:

«У них любовь».

Голод

Константину Воронцову-Игнатикову

Войду в пятистенку и плачу

Бездомным щенком в полутьму.

Наверно, с душою собачьей

И с костью в зубах помру.

А может, голодным волком —

Похожи мы с ним судьбой.

И мысли, и зубы колкие,

И мудрости мы одной.

Мой голод – рассвет онежский,

Черемухи первый снег,

И северный говор здешний

От карбасов и телег.

Помилуйте, разве можно

По искренности не голодать

Иль по реке таежной,

В которой купала мать?!

Россия… По ней голодаю…

Куда ж она вновь поплыла,

И нищая, и босая,

Сжигая свой крест дотла?

Войду в пятистенку и плачу

Голодным щенком в полутьму.

Наверно, с душою собачьей

У голбицы и помру.

Письмо в Москву

Известному предпринимателю (под крышей общественной организации) господину Ш.

Который год живу в лесах,

В избе сосновой, по привычке,

И вспоминаю часто Вас,

Товарищ вечеров столичных.

Но, получая бандероль,

(В ней книга Ваша и печенье),

Не радость чувствую, а боль,

Не взлет, а страшное паденье.

Вы пишете про «Жигули»,

Вы были в Лондоне, в Париже,

А нас метели замели,

И у лосей мозоли, грыжи.

Есть в каждом слове жизни ткань,

Гул мирной жизни или боя…

А Ваша книга просто дрянь —

Ни бури в ней и ни покоя.

«Расскажи мне про села…»

Андрею Турыгину

Расскажи мне про села,

Про таежную синь.

О родном, о веселом

Ты меня расспроси.

Нет прекрасней, я верю,

Этих сосен в снегу.

О, мой Север, мой Север,

Без тебя не могу!

Не могу я без поля,

Не могу без пурги.

О, мой Север, мой Север,

Ты себя береги!

Береги эти краски

Нашей русской земли,

От Карел до Аляски —

Береги, береги.

Береги эти избы.

Как за них я боюсь!

О, мой Север, мой Север —

Лебединая грусть.

«Душа моя опять светла…»

Николаю Редькину

Душа моя опять светла

На берегу звенящей нивы.

Я вновь как странник сиротливый

Дышу просторами села.

У ног моих ручей усталый

Журчит отравленной водой…

Ты знаешь, друг, мне жизнь досталась

С такой же грустною судьбой.

Как он хотел разлиться морем,

Отмыть, очистить мир от зла!

Но только нахлебался горя —

Пропал в излучине села.

Стою в слезах над шумной нивой,

Прозрачной хочется воды.

Но где она?! – родник ранимый

Не вынес грязи и беды.

Остался лишь ручей усталый.

Журчит отравленной водой…

Ты знаешь, друг, мне жизнь досталась

С такой же горькою судьбой.

«Эх, не сидится нынче дома…»

Вере Черновой-Головановой

Эх, не сидится нынче дома!

Быть взаперти невмоготу —

На сани хочется, в солому,

К сорокам звонким на снегу.

И вот скользят лихие сани

По запорошенным холмам.

Весь мир наполнен чудесами

И как вселенная ты сам!

Не истребило время грусти,

Дорог лесных не замело!

И словно птицей становлюсь я,

Лечу в соседнее село.

Кричит мне Вера: «Друг мой милый,

Скорей сюда, к родным холмам!

Восстановим былые силы,

Любовь к возвышенным словам!»

Она глядит на мир с упреком, —

Ей мало солнца и тепла.

Как будто злым брусничным соком

Метель ей губы обожгла.

Она дыханием томима

Студеных рек, глухих лесов

И словно ель неотделима

От белоснежных берегов.

Душа

Эх, душа моя окаянная,

Чует русского мужика,

Вечно нищего, вечно пьяного

Бессребряного чудака.

«Денег нету». Но нет и совести.

Рот откроет – позор и стыд.

Отчего же так сердце ноет

И душа за него болит?

Может, сам я чудак и нищий

И не помню, с которых пор

Снятся денег шальные «тыщи»,

Ну а в доме один топор.

Эх, душа моя окаянная,

Я напьюсь и пойду бродить

По развалинам по деревянным —

Жизнь пустую свою губить.

Что в ней было – мечты да грезы,

Душу тешил любовный хмель.