Вечерний свет - [88]

— Я искренне сожалею о смерти обоих. Они упорно, изо дня в день, призывали народ к оружию и к насильственному свержению правительства. Теперь они сами стали жертвой собственной тактики кровавого террора.

Исступленный рев из репродуктора перекрывает тихие слова, доносящиеся из каторжной тюрьмы.

«Война, — написал этот человек, — война и бесчисленные беды и лишения всего мира мучат и терзают тебя. Но из этой ночи есть спасение — собственно, единственное спасение: решение навсегда покончить с этим злом сделать главной целью жизни. Ни к чему жизнь, которая устраняется от всего происходящего. Только та жизнь нужна, которая готова пожертвовать собой ради общего дела. До сих пор моя жизнь вопреки всему была счастливой».

Тихий голос продолжает:

— Будь у меня даже тысяча жизней, я бы отдал их все до одной, отдал бы ради единственного, что может помочь русской революции и всему миру. Проклятое бессилие! Я замурован в четырех стенах!

Женщина шепотом отвечает:

— У меня бывает иногда такое чувство, будто я не человек, а птица или какое-нибудь четвероногое в человечьем облике; когда я бываю в саду или в поле, я больше чувствую себя дома, нежели когда нахожусь на партийном съезде. Вам я могу, пожалуй, это сказать: вы не обвините меня сразу в измене социализму. Вы ведь знаете: несмотря ни на что я умру все-таки на своем посту — либо в одной из уличных схваток, либо в застенке…

Их доставили в находившийся в конце улицы большой отель, где расположился штаб гвардейской кавалерийской стрелковой дивизии. За ними гонялись уже много дней. На афишной тумбе, неподалеку от нашего дома, тоже висел плакат: «Убейте их!» А Шейдеман разорялся:

— Они уже давно не социал-демократы, ибо для социал-демократов святы законы демократии, против которой они восстали. Мы народ побежденный, и потому мы можем бороться только моральным оружием.

Святые законы и моральное оружие были сразу же применены с поразительным успехом. Тех, кого окружили убийцы, тогда лишь спросили, кто они такие. Капитан Пабст признался позднее на суде:

— Я спросил: «Вы госпожа Роза Люксембург?» На что она ответила: «Решайте, пожалуйста, сами». Тогда я сказал: «Судя по фотографии, это вы». — «Так вы говорите», — ответила она. И он отвечал ему: ты говоришь{87}. Ничто более не могло их спасти. В эти минуты решалась судьба не только этих двоих, решалась судьба тысяч людей, судьба всей страны. Много времени спустя начались мучительные «если бы»: что было бы, чего бы можно было избежать, если бы этому сумели тогда помешать. Не оставляла мысль о навсегда ушедших, о напрасно прожитых, об искалеченных жизнях.

Ни усилия природы, которая сотворила их, ни величие идеи, ни стечение счастливых обстоятельств, раскрывшее богатство их внутренней красоты, — ничто уже не могло спасти их, как не могли спасти «Накопление капитала»{88}, и направленные против войны воззвания, и тихие слова, дошедшие из тюремных камер; ни знание Баха («Вы непременно должны послушать «Страсти по Матфею»{89}. Ноты у меня были в военной тюрьме. Я играла эту вещь прежде. Не совсем легко разобраться — контрапункт и фуга. Сразу же с первой фразы: восьмиголосый хор и ведущая мелодия в контрапункте. Как только разглядишь волшебное сплетение, пьянеешь»), ни увлечение Гуго Вольфом{90} («Ах, Сонечка…»), ни любовь к человеку и ко всему живому, к поэзии и цветам. Они были обречены.

4

Из протокола допроса обвиняемых:

— У меня есть еще несколько вопросов относительно удара прикладом. Насколько серьезной вы считали рану?

— Вовсе не считал серьезной. Потому что он подался вперед, схватился руками за рану и только сказал: «Надо же, кровь».

— Вы ожидали, вероятно, что он скажет: «Меня убили»?

— Не знаю.

— Я хотел бы просить обвиняемого ответить, почему он стрелял.

— Потому что главный стрелял. А я-то что же?

— Куда вы целились?

— Я просто старался не промахнуться, не целился, я стрелял наугад.

— На каком расстоянии вы находились, когда стреляли?

— Примерно как сейчас от круглого стола.

— Сколько это, по-вашему, метров?

— Думаю, не больше пяти.

5

Когда женщину выводили из отеля, стоявший на посту егерь Рунге по приказу капитана Пабста три раза изо всей силы ударил ее прикладом по голове. Женщину поволокли к машине. Она не подавала признаков жизни. Как только автомобиль тронулся, в него вскочил неизвестный, выстрелил потерявшей сознание в висок, на ходу же выпрыгнул и скрылся в подъезде отеля. Солдат Беккер нашел на тротуаре туфлю женщины и сберег ее как трофей. Распявшие же Его делили одежды Его…{91}

6

Убийцы остались безнаказанными. Один из них отсидел несколько недель под домашним арестом. Другой получил два года тюрьмы. Но тайком ему передали паспорт. Он скрывался некоторое время в Голландии, а вскоре, спустя два-три месяца, его амнистировали. Пока убийцы находились в тюрьме под следствием, двери их камер были день и ночь открыты для посетителей. Они принимали дам и шампанское. А вечерами следователи и подсудимые встречались иногда у бара «Колибри».

Вот как сообщала о процессе одна из газет:

«Вскоре после девяти часов появились обвиняемые. На скамью подсудимых их провели не как обычно, а через судейскую комнату. Сияющие, они шли по залу, расточая улыбки, нацепив ордена на грудь».