Вечерний поезд в Ятире - [7]

— Именно так, — с горячностью отозвался старик. — Они хотят опрокинуть его там, где большой мост. От меня, от меня, — старик кулаком постучал себе в грудь, — они требуют, чтобы я сегодня вечером не являлся переводить стрелки.

Начальник закрыл слезящиеся глаза и погрузился в тяжелую дремоту. Голова его упала на грудь, и рот раскрылся. И вдруг из его нутра вынырнул смешок, добрался до толстых губ и упал с них. Он положил на стол жирную руку, на нее — приплюснутую голову, широко раскрыл оба истекающих влагой косых глаза и уставился на Ардити, почтительно ожидающего мнения начальства:

— Это приятные новости… сударь… милые факты. Я давным-давно простился с надеждой услышать что-нибудь подобное, это же превосходные новости! — заключил инспектор осипшим от утробного смеха голосом.

Изумление Ардити было таково, что он не мог ни охнуть, ни вздохнуть. Его серые глаза горели нездешним светом.

— Приятные? — шепнули его губы.

— Разумеется, — отозвался инспектор и пронзил Ардити острым взглядом. — Чему здесь так уж удивляться? Гордецу, что несется, начищенный, по путям? А здесь — забытая деревня, никому не нужная, как эти ваши дурацкие белые скалы по дороге.

Ардити был подавлен таким ответом.

Инспектор вновь занялся перевариванием этой огромной, масштабной затеи.

— Идея большая, — сказал он как бы сам себе и тут же метнул в меня испытующий взгляд. — Вот ведь он молодой еще человек, а мыслит очень перспективно. — Я улыбнулся ему подобострастно, мерзкий смешок сорвался с моих губ.

Но он, по-видимому, понял меня правильно, указал в мою сторону коротким и жирным пальцем. — Для значительного дела он создан. Для значительного.

Польщенный доверием начальства, я опустил глаза, взглянул искоса на Ардити — его как током било отчаяние, он лепетал что-то невнятное, его взволнованный голос скрежетал, как кровельное железо на ветру.

Усталость господина Кнаута взяла верх над дисциплиной, к которой он привык за все свои долгие трудовые годы. Съежившись в пиджаке и втянув голову в плечи, он угрюмо прервал бормочущего Ардити:

— Пусть сударь сделает мне одолжение, хоть раз… явит мне милость… — с этими словами он впал в мимолетную дрему.

И снова молчание в комнате. Мы с Ардити озабочены состоянием здоровья нашего хозяина. Наше беспокойство сообщилось начальнику, его ресницы дрогнули, глаза раскрылись, и он, взглянув на большие ручные часы, заставил себя пробудиться для насущных забот мира. Но что уж и вовсе странно, он вдруг обратил свое благосклонное внимание на затравленного старика и улыбнулся ему усталой улыбкой всепрощения. Ардити затрепетал от благодарности и с упорством фанатика бросился снова задавать свои бредовые вопросы:

— А главная обязанность, господин, моя ежедневная обязанность?

Господин поднялся, стряхнул остатки сна с глаз и шагнул к старику, который, как солдат, вытянулся ему навстречу, и своей мясистой рукой схватил Ардити за полинялую пуговицу, что свисала с потрепанной форменной куртки; притянув его к себе силой, он что-то стал шептать ему; Ардити, слушая начальника, склонялся все ниже, словно на глазах уменьшался в росте.

— Что вдруг пришло тебе на ум вспоминать об обязанностях? Понимаешь ли ты, что они тебе уже не по плечу? И несмотря на всю твою преданность делу и верность начальству, ты найдешь себя в один из чудесных дней подыхающим на пороге станции, и никого рядом с тобой не будет, никого! И скорый поезд промчится перед твоими погасшими глазами, и никто не удостоит тебя и взглядом сострадания, и это после того, как ты изо дня в день стерег и оберегал всех…

Ардити дрожащими пяльцами вцепился в свои курчавые волосы, но руки его ослабли и плетьми упали вниз. Воцарилась тишина. Лицо господина внезапно приняло грозный вид, он подался к двери, распахнул ее во всю ширь. В комнату ворвались вихри ветра. Буря разбушевалась вовсю. Действительно, нам предстоял тяжелый, изматывающий день. Я заслонился рукой от ветра, который раскачивал Ардити, как китайского болванчика, из стороны в сторону. Только господин коротышка без усилий мог стоять против ветра и, торжествуя, глядеть на пустую платформу. Неожиданно он обратился к Ардити, бодрый его голос уносился вдаль на крыльях бури:

— Грандиозная буря… Живем! Гип-гип ура! И пока не исчезнет туман, у нас есть грандиозный шанс… Мы можем проявить всю свою ответственность! Взять судьбу в свои руки! Вечером я примчусь сюда на крыльях бури, сегодня вечером, дружище Ардити!

С этими словами он схватил Ардити за руку и от всего сердца потряс ее, мне он подмигнул в знак одобрения и, как шлюпка в бурном море, поплыл к поджидающей его дрезине, пальто шлейфом волочилось за ним, его трепал вихрь, но никакой вихрь не мог оторвать его от хозяина, оно упорно следовало за ним; а он оседлал свой транспорт, двинул его мощной рукой и в считанные секунды скрылся за поворотом.

Ардити как изваяние сидел на прежнем месте, и, хотя ваятель испарился, тень его витала в комнате и Ардити все еще был связан тесными узами с уважаемой тенью. Я взглянул на пустое кресло у стола. Проскользнув змеей к столу начальника станции, я взгромоздился на кресло, свился в нем в клубок; оно еще хранило в себе суровое тепло начальственного тела. Постепенно я расслабился, выпростал ноги и потянулся. По телу пробежал холод, застучали зубы. Чтобы хоть как-то обогреться, я вплотную придвинул кресло к столу. С затаенной печалью во взоре наблюдал Ардити за мной и моими действиями, ему хотелось поговорить со мной; да и я был бы не прочь перекинуться с ним словцом, но нас удерживало то, что мы уже переговорили обо всем, о чем только можно при нашей монотонной, изо дня в день повторяющейся службе, при нашей тревоге, которую нельзя унять словами. Я расселся в кресле. Сомкнул любопытные очи, уронил голову на грудь, успокоил все свои желания; не прошло и минуты, как я уже дремал под вой бури, кружащейся и грохочущей в горах.