Вечерний поезд в Ятире - [4]

На Ардити напала жуткая тревога, он чувствовал, что секретарь клонит не туда, что он исподволь погружает его, Ардити, в иные сферы, но Бердон как раз умолк, повинуясь долгу своей начальственной сдержанности. Ардити склонил голову, погрузился в тень, подумал недолго и простодушно спросил:

— И из-за этого ты хлопочешь, Бердон? Или ты не знаешь? Нет больше катастроф с поездами, нет. Поезд уверенно идет по своему пути, колеса прекрасно движутся по гладким рельсам. Флаги — это традиция далекого прошлого; взмахивая флагом, мы желаем поезду счастливого пути, и не более того, по сути, это дело лишнее.

Бердон на минуту задумался, затем уверенно продолжал беседу:

— Хорошо, Ардити, хорошо говоришь. Лишнее, все лишнее. И мы тоже, встречающие и провожающие поезд, стало быть, лишние. Подумаешь, какая-то обшарпанная деревня. Промчавшийся мимо пейзаж. Все в порядке. Поезд проехал себе, чужой и далекий, и нас как будто это не касается. Нет, мы верны нашему поезду, пламенно верны часу, ради которого живем, в этот час день ставит свою роспись «убыл», и в последнем свете заката появляется наш стальной друг. Так. — Голос секретаря дрогнул, стих, но он не утратил нити повествования. — Итак, все прекрасно.

Молчание повисло в комнате, оно пахло керосином от лампы. Ардити не находил ответных слов. Зива сидела как завороженная, положив голову на обе ладони, и ее голубые глаза неотрывно следили за Бердоном. А тот вдруг навалился животом на стол, вытянул короткую, как бы окаменевшую руку по направлению к Ардити и прошипел, сдерживая крик:

— А задумывался ли ты, Ардити, чего мы ждем из вечера в вечер?

Ардити молчал. Бердон выпрямился, скрестил руки на груди и произнес:

— Ответ прост, — тут он помедлил немного и заключил: — Катастрофы.

— Катастрофы… — подхватила Зива и засветилась, довольная.

— Катастрофы… — отозвался я с порога, не отрывая глаз от затылка моей чистой отроковицы.

— Катастрофы… — склонил начальник станции седую голову, — катастрофы???

— Да, Ардити, — ответил секретарь, — ведь других надежд у нас не осталось, спасибо уважаемым работникам железнодорожной компании. А наши дороги пригодны для катастроф: скалистые уступы… глубокие ущелья…

Бердон прервал свою речь, он буквально задыхался от того глубокого впечатления, которое произвели его слова на всех, и в том числе на него самого.

Ардити встрепенулся.

— Но почему? — взвыл он шепотом, щурясь как в ослеплении. — Почему?

Бердон склонился к нему:

— Так одиноки мы тут, дорогой Ардити, так заброшены. Большие войны за морями и те обошли нас. Никогда у нас не было настоящей скорби, подлинной, натуральной катастрофы.

— А пассажиры, а люди?.. — простодушно ужаснулся Ардити такой бесчеловечности.

Но секретарь, не дав ему возможности распускать нюни, уверенно прервал его:

— Как раз людей-то мы и хотим, тех самых, кто каждый вечер проезжают мимо наших домов, чужих людей, которые сознательно или несознательно пренебрегают нами. Зачем? Чтобы познакомиться, сблизиться с ними, оплакать их судьбу.

— Новые люди, — добавляет Зива, захлебываясь от предвкушения, — новые люди, Ардити, целые миры.

И снова накатила волна тишины. Начальник станции, усталый и обессиленный, обхватил свои колени; серые глаза его безуспешно искали встречи с глазами верного помощника, но я, съежившись, стоял у косяка большой двери. Тогда он вперил измученный взгляд в Бердона и, явно сдавая позиции, тихо спросил:

— И что же?

Настал трудный час для Бердона. Он поднялся с места, распахнул окно во всю ширь… Мы следили за каждым его движением. Ясная ночь хлынула в комнату, струи тонкого тумана окутывали нас. Деревня тонула во тьме, дома сгрудились, как камни на ребре горы. Прохладный ветер, проникший в комнату, разорвал тишину, придал Бердону силы для продолжения беседы, но в несколько ином русле, не затрагивающем непосредственные интересы присутствующих.

— Вновь надвигается на нас изрядная буря, — сказал он. — И мы опять будем одиноки в горах, лишь ветры да мы. Час бури хорош для катастрофы, — продолжал Бердон, обратившись к открытому окну. — Как страшно видеть поезд, съезжающий в бурю с откоса. Как непомерно велика будет наша ответственность в деле спасения этих людей. — Он резко повернулся к Ардити и прошептал, как бы подслащивая пилюлю, которую тому сейчас придется проглотить: — Завтра ты не выйдешь переводить стрелки. Скорый поезд свалится со скалистого склона, и судьба пассажиров будет в наших руках, и мы будем самоотверженно спасать их.

Секрет секретаря был раскрыт.

Ардити подскочил на месте; негодование клокотало в его глотке, криком выплеснулось наружу, все силы его ошеломленной души были направлены против молчащего Бердона.

— Как же это? Как это возможно, Бердон? Как? Как? — кричал он, взывая к секретарю в старческой ярости. Теперь ясно: начальник станции не способен проникнуться замыслом главного секретаря. Он закружил по комнате в ужасе от той немыслимой чуши, что свалилась на него кошмаром непробудного сна, он бушевал, пытаясь отогнать от себя этот кошмар. — Это злодейство, — произнес он, стоя против Бердона и Зивы, которая устала и с трудом сидела на месте. — Чтобы я сам, своими руками, подстроил катастрофу скорому поезду? Я, кто всю свою жизнь проработал здесь, не пропустил ни одного дня и преданно заботился о безопасности движения?! — Он умолк, вперив в присутствующих взгляд налитых кровью глаз. — Нет! Нет! И пег!