Вечернее утро - [13]

Он резко поднялся, сел, сказал:

- Не суетись. Возьми себя в руки, иначе нам с тобой начнут мерещиться чертики.

Тут он обратил внимание, что в шагах, может быть, десяти совершенно черное пространство высветилось фиолетовым, и этот фиолетовый сполох принял форму лабораторной колбы. Но не было ее, колбы, не было и самого стекла, а был фиолетовый цвет в форме электрической лампочки. Свет, однако, ничего не освещал, а светился сам по себе. Колба слегка наклонилась, и цвет ее изменился - она стала синей. Лев Александрович смотрел во все глаза. У него ничего не болело, не чесалось, не было ни кошек, ни слуховых галлюцинаций. Еще раз наклонившись, колба стала восхитительно голубой, и внутри этой голубизны едва заметно переливались нежнейшие сполохи - такое можно увидеть лишь в рюмке с шампанским, если внимательно смотреть на голубой свет. Наклонившись еще раз, она стала зеленой, затем желтой. Хотелось вскочить, окунуться в нежнейший лимонный цвет. Из желтой колба стала оранжевой, при этом висела уже горлышком вниз, а повисев так, превратилась в красную, словно светофор, и внутри этого рубина клубился красный туман. Пожив алым великолепием, она, колыхнувшись, стала оранжевой, затем засветилась желтым, превратилась в зеленую, в голубую, в синюю и, наконец, в фиолетовую. А добравшись до фиолетового цвета, колба некоторое время повисела неподвижно и угасла. Вновь наступила кромешная тьма. Он прислушался. Никаких галлюцинаций.

- Мамзель, что ты на это скажешь?

- Нам с тобой дважды показали цвета радуги в строгой последовательности. Как это красиво, любовь моя.

- Опять ты за свое!

- Но тьма такая ужасная!

- Мы с тобой взрослые люди, хотя и начитались Эдгара По.

- А я с детства боюсь темноты.

Фиолетовый цвет опять начал зарождаться, только теперь он имел форму уже не колбы, а огромной, как танцплощадка, ромашки с разноцветными лепестками, и лепестки эти светились всеми цветами радуги, опять же, в строгой последовательности. То есть, их было всего семь - красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый.

- Как семь нот, - подсказал Внутренний Голос.

- Не мешай! Не видишь, нам показывают цветное кино, - оборвал Лев Александрович.

Вдруг и желтый диск изменил цвет на голубой, а лепестки засветились в обратном порядке, начиная с фиолетового. Это было великолепно. Наверное, так же выглядит цветомузыка, на сеансе которой Лев Александрович ни разу не был. Не слышал он и никакой музыки, только шум в ушах. Опять сосчитал цвета - действительно, семь, как семь нот. Ему никогда не приходилось задумываться об этом совпадении, которое сейчас показалось недвусмысленным: в радуге семь цветов, а в музыке семь нот. Целые симфонии написаны всего семью нотами! Композиторы сочиняют музыку уже вторую тысячу лет и ни один из них не повторил другого. До чего же все-таки емки эти семь звуков!

Но вот темнота понемногу переродилась в фиолетовую. Лев Александрович словно смотрел на солнышко сквозь густой слой чернил. То есть, никакого яркого пятна он не видел, просто вокруг было фиолетово, а это значительно веселее темноты. Лев Александрович ждал синего цвета, и он пришел, но сразу же сменился восхитительно голубым, и ему стало хорошо. Думать он перестал, а смотрел и любовался - балда балдой. Голубизной любовался, сам собой любовался - ах, какой я хороший, слов нет. И почему бы такому хорошему не остаться в столь красивой сказке? Да чтобы уйти отсюда? Ни за какие тыщи!

- Как это мило, - тоже восхищался Внутренний Голос. - Я тоже ни за что не ушла бы отсюда.

- Моя прекрасная мамзель! Мы с тобой вечно ссоримся, ты уж прости меня, дурака.

- Ну что ты, Лева, разве мы ссоримся? Ты просто немного болен слегка пошловатым юмором, только и всего.

Лев Александрович не успел ни возразить, ни согласиться: мир стал зеленым; он попал в какой-то аквариум, полный нежных зеленых водорослей, которых, конечно, не было - это шевелились полосы полутонов. Он ждал: сейчас переселят в желтый мир. Так и случилось. Зелень заменили сухой желтизной, вокруг бесшумно полыхало рыжее пламя, ну и жара. Нет, ничего не дымило, одежда на нем не нагрелась даже тогда, когда окунули в совершенно красный пожар, и он сильно забеспокоился, поскольку на этом цветовой ряд заканчивался, дальше - ничего, дальше - чернота. Но нет! Темнотой его больше не беспокоили, а повели обратно - сквозь оранжевый, желтый, зеленый, на голубом немного подержали для счастья и переселили в волшебный синий мир, где так хорошо объясняться в любви к самому себе. Лепестки ромашки опять начали менять цвета; Лев Александрович наблюдал, но больше восхищался, чем пытался уловить хоть какой-то смысл в этом коде. Понятно одно: он не болен, его не считают больным, его развлекают, показывая цветное кино. Хорошо бы, параллельно гоняли еще бы и музыку в духе Шопена.

ГУМАНОИДЫ

Лев Александрович видел себя с дочкой. Они шли вдоль каких-то шарообразных цистерн, и Риточка спросила:

- Па, а люди кушают птичек?

- Да.

- А кого кушают птички?

- Червяков.

- А кого кушают червяки?

Он хотел сказать - людей, чтобы замкнулся круг, но не успел: дочка куда-то пропала, а он обнаружил себя внутри стеклянного шара, где было все - парк, озеро, скамья, забор и шофер, бегущий к грузовику. Лев Александрович, находясь внутри шара, карабкался по его гладкой стенке, и от этого шар медленно вращался в пустоте.