Вечера в древности - [55]

«Вы не можете себе представить, — заметил Птахнемхотеп, — какую радость эти ребята приносят в Мой гарем. Если бы Я был еще очень молодым человеком, Я бы страдал от ревности любовника при мысли о том, что могут дать их руки Моим маленьким царицам, однако, к счастью, Я достаточно разумен и рад тому, что евнух — благословение для Принца. Никакая женщина не сможет так хорошо унять тревогу мужчины или так же хорошо успокоить его растиранием, — Птахнемхотеп вздохнул. — Да, они могут усмирять даже животных».

«Похоже, — сказал Мененхетет, — что они приятнее, чем Боги».

«Во всяком случае, — сказал Птахнемхотеп, — они не такие злые».

Мененхетет многозначительно кивнул.

Хатфертити сказала: «Лишь в Твоем присутствии, Дважды-Великий-Дом, я могу слушать такие разговоры без дрожи». Однако ее слова были слишком льстивыми. Птахнемхотеп ответил: «Точно так, как раб может развеять скуку хозяина, насмехаясь над ним, и мы можем легкомысленно говорить о Богах». Но, похоже, теперь Им овладела скука.

Мой отец выбрал этот момент, чтобы сказать: «Находиться в присутствии Дважды-Великого-Дома — значит жить без страха», — однако говоря это, сам он вовсе не выглядел бесстрашным, потому что как раз в этот момент вошел слуга, который принес прохладительный напиток, и Птахнемхотеп раздраженно отмахнулся от него. «Ты и Хатфертити, — заметил Он моему отцу, — на самом деле говорите, как брат и сестра». И брови над Его огромными глазами слегка изогнулись в недоумении, как будто Он не мог понять, как могла такая Принцесса, как моя мать, столь совершенная во всех отношениях (за исключением того, что иногда она впадала в благочестие), не только выйти замуж, но быть еще и наполовину сестрой человеку такого низкого происхождения, как мой отец. Я даже вздрогнул от уверенности, что Фараон думает именно об этом, однако знал, что независимо от того, думал Он так или нет, я все равно буду так думать, поскольку моя мать сказала мне, что для нашей семьи — это самое постыдное обстоятельство.

И все же проявляя очевидное внимание к Своим гостям — как будто и Его собственное настроение могло испортиться, если беседа не примет более благоприятный оборот, — Фараон обернулся к моей матери и спросил: «Ты одобряешь синий цвет парика, который на Мне?» И Он задал этот вопрос с достаточной силой в голосе, чтобы высечь из нее ответную искру огня, на что она ответила: «Он не такой синий, как небо», после чего они оба рассмеялись. Мой отец тут же подал знак своему помощнику, Надзирателю за Царским Париком, который тотчас подошел с большим серебряным подносом, на котором лежали два черных парика — один прямой, другой с локонами, и два новых синих парика, один из которых также был завит. Меня воодушевило, что мать и Птахнемхотеп развеселились. Если тепло встречи Фараона улетучилось лишь от одного ее замечания, то теперь оно было полностью восстановлено тем, что она только что сказала, как будто для Него было естественным уравновешивать пасмурность, которой Он отвечал на оплошность поведения, немедленной готовностью выражать одобрение любому проявлению искусства поддержания разговора, и даже приемлемому—то есть чрезвычайно легкому — оскорблению, по крайней мере тогда, когда Его настроение, подобно супу, требовало некоторого помешивания.

Теперь Он взял парик с красивыми прямыми волосами и отстранил его от Себя, чтобы получше рассмотреть. «Ничто, — с грустью заметил Он, — даже близко не сравнится с синевой неба. Лучшие из красок выглядят безобразно по сравнению с тем оттенком, который Я хотел бы носить на Своей голове, но не могу найти».

«Возможно, ребенок может ответить на Твой вопрос», — тихо произнес Мененхетет.

«Ты, вероятно, так же умен, как и красив», — обратился ко мне Птахнемхотеп.

У меня в голове не было ничего, кроме сильнейшего побуждения сказать «да». Поэтому я кивнул.

«Ты знаешь источник синей краски?» — спросил Он.

Мне не нужно было далеко ходить за ответом. Он пришел ко мне от моего прадеда. У меня было такое чувство, словно мое сознание — это чаша с водой, и от малейшего движения мысли Мененхетета по ее поверхности расходятся круги.

«Ну как же, Божественный Двойной-Дом, синяя ягода — источник жидкой краски». После этого замечания мой язык ощутил пустоту, и я ждал, что может еще появиться.

«Прекрасно, — сказал Птахнемхотеп. — Теперь скажи Мне о светло-синей краске, но не жидкой, а в порошке. Где можно отыскать корень, из которого ее делают?»

«Добрый и Великий Бог, — сказал я, — не в корне, но в солях меди можно отыскать подобный порошок».

«Он говорит столь же хорошо, как и ты», — сказал Фараон.

«Он — мой второй дом», — сказал Мененхетет.

«Объясни Мне, маленький Мени, отчего Мой парик никогда не сможет явить ту же синеву, что и небо?»

«Цвет парика, Добрый и Великий Бог, происходит от земли, тогда как синева неба состоит из воздуха».

«Значит, Я никогда не найду того синего цвета, какого желаю?» — спросил Он. Его голос был исполнен дружеской насмешки, от которой меня потянуло к Нему. И даже ответив «Никогда», я не смущаясь продолжил, добавив: «Никогда, Великий Фараон, до тех пор, пока Ты не найдешь птицу с перьями столь же синими, что и воздух».