Вечера в древности - [284]

«Ты не рассказываешь нам ничего о себе», — пожаловался наконец мой Отец.

«Он и не расскажет», — сказала Хатфертити.

И тут меня охватил гнев. Для меня мой прадед был подобен Фараону, я всегда трепетал в его присутствии, но теперь ощутил жалость к его изнеможению. «Разве вы не видите, — крикнул я, — что он устал! Даже я утомился». Мой голос, должно быть, нес в себе эхо голоса взрослого, так как Птахнемхотеп стал смеяться, а затем и моя мать и, последним, Мененхетет.

Теперь Птахнемхотеп сказал уже мягче: «Я не буду настаивать. Просто дело в том, что Я знаком со многим из того, что ты говоришь, так что интереснее было бы послушать о твоей жизни в качестве Верховного Жреца».

Мой прадед кивнул. Не знаю, может быть, оттого, что я защитил его, но он выглядел воспрявшим. Или то было коварство? «Твой упрек, — сказал он, — в том, чего я не сделал, справедлив. Я попытаюсь перестать быть для Тебя незнакомцем».

ТРИ

«Огромной властью облечен Верховный Жрец, — сказал Мененхетет, — и все же, согласно равновесию Маат, эта власть теряет со временем свой вкус. Лишь в молодые годы мне нравилось быть жрецом, но уже тогда стало очевидно, что я буду возвышаться в Храме. Никто в школе не умел так хорошо читать и писать, как я, а также — возможно, из-за моей физической хрупкости — я проявлял большое уважение к порядку и совершенству каждого священного обряда. Поскольку ничто так не ценилось, как память, я, подобно другим ученикам, не изнывал от тягостных трудов, которых требовали наши занятия, но повторял одну и ту же молитву по четыре, а то и по сорок два раза кряду, либо рисовал одни и те же священные слова на протяжении всего дня. Учеником я был покоен, а будучи еще молодым жрецом вел себя как старый служитель и был ревностно предан своему делу. В храме Боги не поступают по Своей прихоти, но по закону. Вот почему существует Храм. Нам никогда не следует забывать, что одно из имен жреца — „раб Богов". Закон имеет столько мельчайших подробностей, что понять его может лишь самый въедливый жрец, и происходит это только посредством отправляемого им обряда. Именно таким жрецом я и хотел быть. Я был счастлив, что такие законы нелегко изложить другим, но соответствие им зависит от движения рук, от позы молящегося и уверенности голоса, звучащей в каждом слове. Лишь так можно было ощутить присутствие Богов и Их истинную силу. Неудивительно поэтому, что я поднялся в должности от Чтеца Третьего жреца до Второго жреца, однако Верховным Жрецом в Храме Амона в Карнаке редко становился кто-либо много младше сорока лет. Нужно так же помнить, что лишь сын Верховного Жреца должен занять это место. И таков был порядок даже для самого захудалого храма наименее уважаемого из Богов, и подняться на эту высоту, не принадлежа к такому семейству, было весьма редким делом. Тем не менее, хотя телом я уже и не был воином, в моем сердце все еще жил дух такого человека.

У меня также была Медовый-Шарик. И это давало мне немалое преимущество. Она-то знала, как пользоваться возможностями своей семьи! Все влияние, какое только могло быть оказано из Храма Амона в Саисе на наш в Фивах, было обращено в мою пользу, равным образом как и все самые полезные наставления для продвижения — и все это шло от Медового-Шарика. Раз я желал стать Верховным Жрецом в Карнаке, рассудила она, мне следовало придать нашему Храму новый блеск. Разделяя ее мысли, я воскликнул, что Усермаатра должен обещать, что Его похоронят в Фивах. Это могло дать нам многое. С Его переездом в Мемфис угасла и наша надежда, что Он когда-либо упокоится в гробнице, расположенной здесь.

„Может быть, тебе удастся внушить Ему, — сказала она, — что Амон никогда не простит Его, если только Он не вернется сюда".

Я был Его сыном — во всяком случае, Он так думал, — но у меня была еще сотня полубратьев, таких же, как я. В те дни Он еще даже не знал меня. Семья Медового-Шарика могла многое сделать для меня в Храме, но вряд ли смогла бы поддержать мои шаткие притязания как одного из маленьких Принцев. Так что встретиться и поговорить с Усермаатра было не так-то легко. Однако Медовый-Шарик это устроила. Она, я уверен, не только совершила соответствующий обряд (со всеми предосторожностями, чтобы скрыть это от меня! — я очень ревностно относился к предписаниям, когда был молодым жрецом), но также написала Ему и рассказала, что чувствует, как Он ходит в ее сердце каждый раз, когда она обращает свой взгляд на меня.

Поэтому во время Его следующего приезда в Фивы Медовый-Шарик и я были приглашены к Его Двору, и я Ему понравился, и Ему пришлись по душе мои разумные ответы — так же как и Ты, Великий Девятый из Рамсесов, получил удовольствие от слов этого мальчика, моего правнука. Таким образом, среди Его многочисленных сыновей я стал одним из немногих, кто имел возможность навещать своего Отца, когда Он приезжал в Фивы. Прошло, однако, пять лет, прежде чем я смог почувствовать себя достаточно близким Ему, чтобы заговорить о похоронах, но и здесь Медовый-Шарик не ошиблась. Его страх перед Амоном едва ли прошел. К моему удивлению. Он приветствовал мою мысль. Думаю, никто другой не осмелился бы предложить, чтобы столь Великий Фараон, как Усермаатра, покоился рядом с другими Фараонами.