Вечера с мистером Муллинером - [9]

Но Ланселот остался непреклонен. Он глубоко сожалел о размолвке с родственником, которого всегда уважал, но пусть его прах поберет, если он вернется в среду, душившую его личность и налагавшую оковы на его дух. И в течение четырех лет дядя и племянник хранили взаимное молчание.

За эти годы Ланселот заметно продвинулся на избранном им поприще. И в тот момент, с которого начинается эта история, его будущее казалось весьма радужным. Он писал портрет Бренды, единственной дочери мистера и миссис Б.Б. Карберри-Пэрбрайт, проживающих в доме номер 11 на Макстон-сквер в Южном Кенсингтоне, что означало тридцать фунтов в его носок после доставки туда завершенного шедевра. Он научился жарить яичницу с беконом и практически покорил гавайскую гитару. И в довершение всего был помолвлен с бесстрашной юной поэтессой (приверженной верлибру) по имени Глэдис Бингли, более известной как Сладкозвучная Певица и проживающей в Гарбридж-Мьюс, Фулем, – очаровательной девушкой, очень похожей на зубочистку.

Ланселоту казалось, что жизнь прекрасна и полна радостей. Он наслаждался настоящим, не вспоминая прошлого.

Но как верно подмечено, прошлое неотделимо связано с настоящим, и нам не дано предугадать, в какой момент оно взорвет у нас под ногами бомбу замедленного действия. В один прекрасный день, когда он вносил мелкие изменения в портрет Бренды Карберри-Пэрбрайт, в студию вошла его нареченная.

Он ожидал ее, так как в этот день она отбывала на трехнедельный отдых на юге Франции и обещала заглянуть к нему по дороге на вокзал. Ланселот отложил кисть и воззрился на Глэдис Бингли с пылкой страстью, в тысячный раз ощущая, как он обожает каждое чернильное пятнышко на ее носике. Она стояла в дверях, вихры коротко подстриженных волос торчали во все стороны, как прутья метлы, и зрелище это проникало в самые глубины его сердца.

– Наше вам, Рептилия! – сказал он с неизъяснимой нежностью.

– И с кисточкой, Червячище, – отозвалась Глэдис, сияя девичьим обожанием сквозь монокль в левом глазу. – У меня ровно полчаса.

– Ну что же, – сказал Ланселот, – полчаса пролетят быстро. А что это у тебя в руке?

– Письмо, олух. А ты думал что?

– Откуда оно у тебя?

– У дверей я столкнулась с почтальоном.

Ланселот взял у нее конверт и изучил его.

– Ох! – сказал он.

– Что случилось?

– Письмо от моего дяди Теодора.

– А я и не знала, что у тебя есть дядя Теодор.

– Еще как есть. И уже много лет.

– Так о чем он тебе пишет?

– Если ты способна прикусить язык на две секунды, то сделай это, – предложил Ланселот, – и я введу тебя в курс дела.

Звонким голосом, который, как и у всех Муллинеров, даже самого дальнего родства, отличался мелодичностью и четкой артикуляцией, он прочел следующее:

Резиденция настоятеля,

Болсовер,

Уилтшир.

Дорогой Ланселот! Как ты уже, конечно, знаешь из «Церковных вестей», мне предложили и я принял вакантную епархию Бонго-Бонго в Западной Африке. Я отплываю немедленно, дабы приступить к возложенным на меня новым обязанностям.

Подобные обстоятельства вынуждают меня подыскать надежный приют для Уэбстера, моего милого котика. Увы, сопровождать меня он не может, ибо вредность климата и отсутствие надлежащих удобств могут совсем подорвать здоровье того, чей организм, увы, не отличается крепостью.

Посему я отправляю его по твоему адресу, мой милый мальчик, в корзине, устланной соломкой, с полной уверенностью, что ты примешь его ласково и заботливо.

С наилучшими сердечнейшими пожеланиями

Твой любящий дядя ТЕОДОР БОНГО-БОНГО.

Когда Ланселот кончил читать это послание, в студии на минуту-другую воцарилось задумчивое молчание. Наконец его прервала Глэдис.

– Ну и нахальство! – сказала она. – Я бы ни за что не согласилась.

– А почему?

– Зачем тебе кот?

Ланселот поразмыслил.

– Бесспорно, – сказал он, – будь у меня полная свобода рук, я предпочел бы не превращать мою студию в кошачий приют. Но тут особые обстоятельства. Последние несколько лет мои отношения с дядей Теодором были несколько натянутыми. Собственно, можно было сказать, что мы расстались навсегда. И мне сдается, что он смягчился. Я бы уподобил это письмо оливковой ветви. Если я ублажу его кота, то, пожалуй, получу право слегка подоить дядюшку, как по-твоему?

– Так он богат, зануда этот? – с интересом спросила Глэдис.

– Очень и очень.

– В таком случае, – сказала Глэдис, – считай, что я беру свои возражения назад. Солидный чек от благодарного котолюба, бесспорно, придется весьма кстати. Мы бы смогли пожениться уже в этом году.

– Вот именно, – подтвердил Ланселот. – Гнусная перспектива, конечно, но раз уж мы решили, то чем скорее покончим с этим делом, тем лучше, верно?

– Абсолютно.

– Так заметано: я беру опеку над котом.

– И правильно делаешь, – сказала Глэдис. – А пока ты не мог бы одолжить мне гребешок? У тебя в спальне имеется такая штука?

– А зачем тебе гребешок?

– Да мне за обедом суп в волосы попал. Я сейчас.

Она выбежала за дверь, и Ланселот, вновь взяв письмо, обнаружил, что не прочел его продолжения на обороте листка.

А там было написано следующее:

P.S. Посылая Уэбстера в твой дом, я действую не только из желания устроить верного друга и товарища наилучшим образом, но мной движет и иное побуждение.