Кучера наши тоже носы по ветру, коней ко дворам и объявляют постой.
Нам бы на съезд поторопиться, а Савва Исаич агитирует насчет баньки.
— Останемся здешнюю молодежь всколыхнуть! — поддержал Сережка.
Ладно, всколыхнули. Ниспровергли руководства какого-то местного культпросветского кружка, под аполитичным названием «Рассвет», где захватили власть поповы сыновья. Мы переименовали его в «Красный рассвет». Избрали и здесь двух делегатов от сохи.
После официальной части объявили вечер смычки рабочей и крестьянской молодежи с музыкой и танцами.
Как сел за рояль сын доктора да как ударил по клавишам, так из-под пальцев только что живые птицы не вылетали, а звуки играли, звенели и пели на разные голоса: и ручьями журчали, и громами разговаривали. Старался интеллигент.
Но странное дело: веселья не получилось. Что-то было не так. Девушек, например ни одной. Куда девались? Да и сельские ребята какие-то робкие, настороженные. Словно ждут чего-то, а чего — неизвестно.
Так и разошлись по домам в какой-то неопределенности… Но горячие пироги, жареное и пареное мясо, сладкая медовуха несколько поуспокоили нас. И мы заснули в чистых горницах не хуже кучеров наших, всласть попарившихся в навринских банях. Спим чистые, невинные, как младенцы. И вдруг пробуждает нас ржание коней, топот ног, хлопанье дверей, злая ругань. И больше того — толчки и пинки. И непонятный вопль наших хозяев:
— Караул! Ратуйте! Медведь!
Какие там медведи? Чуем, терзают нас какие-то политические противники.
— Вот вам за красный съезд!
— Бей докрасна, кто чужое ест!
Дают тумаки, бьют и приговаривают.
Вначале мы растерялись, а потом, как раздался крик «наших бьют», поднялись, как от трубного гласа, все еремшинцы — слесари, токари, паяльщики, молотобойцы, бородатые кучера и даже старина Савва Исаич с полатей сиганул.
Уж если еремшинец, воспитанный с детства на товариществе, заслышит «наших бьют», он на такой призыв не только с полатей, с того света явится.
Высыпали мы из тесной избы на широкую улицу и при лунном сиянии увидели странную картину. Куда ни глянь — всюду, как привидения, еремшинцы, выскочившие в нижнем белье, схватились с неизвестными в шинелях и полушубках.
Не ожидая отпора, смешались неизвестные бандиты. Попробовав еремшинских железных кулаков, схватились за оружие. Но выстрелы только разъярили драку. Как ухватят бородачи-кучера такого нахала за руки, за ноги, раскачают да о бревенчатую избу со всего маха кинут. И лежит потрясенный бандит безучастно. Где уж драться, слово-то бранное и то произнести не может, молчит, только звездам подмигивает.
Окончилось ужасное побоище к утру. Изрядно помятых бандитов перевязали еремшинским способом, как буянов: посовали в мешки, под шеями бечевками завязали так, что торчат одни головы — усатые, бородатые, лысоватые, чубатые — и вращают глазами.
— Ну, чьи вы, откуда свалились, гости незваные? — спрашиваем их.
— Это вы таковы, мы-то званые! — очухавшись, отвечают бандиты. — Для нас были бани топлены, медовухи варены. А вы раньше нашего заявились. Нахально! Чужой пар выпарили, чужую брагу выпили. Вот мы и били вас.
— Интересное дело, — догадывается наш руководитель Сергей Ермаков, как же это вы так, товарищи навринцы, готовили пир для банды, а угостили красную молодежь? За кого же вы, за красных или за белых?
Молчат навринские старики, глаза в густых бровях прячут лукаво. Дипломаты!
— Знаю я их, навринцев, — вступается Савва Исаич, — двойственный народ. Они еще и при старом режиме двум богам молились. И святым угодникам в церкви свечки ставили к образам, и нечистым лешим в лесу корки хлеба на пеньки клали.
— А как же, — смиренно оправдываются навринские старики, — живем на краю лесов муромских, исстари привыкли и власть почитать и ублажать разбойничков.
— Да ведь это же не разбойники, а бандиты!
— Известно. Благодарствуем за избавленьице!
— Избавленьице… Вы-то избавились. А вот нам-то каково — кому руку прострелили, кому ногу, у кого глаз подбит, у кого нос на сторону… Как же теперь на съезд нам явиться? — ругается Ермаков, прикладывая к синяку под глазом медные пятаки и пряжки.
— То-то и оно, — соглашаются навринцы, — сильна была банда, нешто бы мы своими силами с ней управились? Спасибочко вам, выручили. Только уж не выпускайте их на волю — как доедете до Оки, так в полынью да и под лед. Мешков не жалейте.
Оказывается, в ночной стычке одолели мы банду знаменитого Медведя, царского офицера Медведева, не признавшего Советскую власть. Набрал он всяких отщепенцев и бесчинствовал в здешних лесных местах. Облагал окрестные села и деревни данью. Обязывал по очереди кормить, поить, угощать хмельным, парить в банях. Непокорные села на дым пускал.
Вот почему и пахло в Навре жареным. Вот отчего и девчат молодых не было, всех невест в ожидании банды навринцы по другим деревням отправили.
— Ай, ловко они нашим заездом воспользовались! Ахти мне, — причитал Савва Исаич, разглядывая шубу, порванную пополам, шапку, в навоз втоптанную. — В чужой драке всю одежу спортил! Что я старухе скажу?
Ему-то еще ничего. Еремшинские ребята огорчились куда больше. Докторского сына у них тяжко ранили. Не повезло интеллигенту: получил сразу две пули в живот.
