Вечер. Окна. Люди - [25]

Виталий был польщен выдвижением и обрадован увеличением зарплаты — накануне свадьбы это было ой как нужно! Но даже самому себе он не признавался, что испытал еще и чувство избавления… впрочем, он скоро о нем забыл и даже любил иногда повздыхать, что вот оторвали от любимой актерской профессии, конечно, кому-то приходится тянуть бремя руководства, раз нужно, так нужно! В новой роли он был властен, приветлив и доступен, пока ему не передали слова, якобы сказанные Глебовым: «Из плохого администратора никогда не выйдет талантливый актер, а из бездарного актера, оказывается, может вылупиться отличный администратор!» Уязвленное самолюбие сделало его суше и мнительней, зато он получал горькое удовольствие от чужих ошибок и не щадил самолюбия виноватых… От жены он скрыл обидные слова Глебова, но в минуту откровенности пересказал их теще. «Зря сердитесь, — заявила Ольга Петровна, — лицедействовать на сцене может и дурак, а для руководства таким сложным организмом, как театр, нужны ум, и дипломатия, и еще многое, что у вас есть». — «У вас тоже, — сказал он, — вы у нас руководящая теща».

С тех пор многое изменилось, и «руководящая теща» с безупречным тактом приспособилась сама и научила дочь соответствовать положению супруги ответственного работника, быстро продвигавшегося на все более и более ответственные посты. Настало время, когда она прямо-таки выдернула Милу из театра, утверждая, что незаметная актрисуля на третьестепенных ролях ставит Виталия Алексеевича в ложное положение. Мила закатила истерику, но быстро удовлетворилась тем, что появляется рядом с мужем на премьерах, как верное эхо повторяя его оценки и суждения. Зато Ольга Петровна ходит в театры «сама по себе», через своих многочисленных учеников и друзей достает билеты на спектакли, куда и Виталию Алексеевичу попасть нелегко, обо всем имеет свое мнение, но с зятем держится подчеркнуто скромно, сохраняя дистанцию, не лезет в советчики и не только при посторонних, но и дома называет его по имени-отчеству. Виталий Алексеевич это ценит. Но за последнее время ему все чаще кажется, что о его действиях и указаниях она получает широкую (но не беспристрастную!) информацию и что она порой думает о нем как-то не так, как показывает. Вот и сейчас…

— Как хороша Максимова! — невинно восхищается Ольга Петровна. — Особенно во втором акте. Женщина до мозга костей — и какая женщина! А ведь ей далеко за сорок.

Ну конечно, уже прослышала, что его замечания касаются сцены во втором акте!

Мила быстрым глазом примечает, что продолжать разговор мужу не хочется, и предлагает сыграть в «подкидного».

— Мне еще две пьесы читать… Разве что полчасика, для отдыха…

Скатерть снимается со стола, появляются карты. Виталию Алексеевичу всегда неловко заниматься таким несерьезным делом, поэтому он становится развязным, лихо тасует карты, с шиком сдает их и, объявляя козыри, нарочно по-детдомовски говорит «вини» и «крести», отчего у Ольги Петровны страдальчески закатываются глаза. Мила и в игре беспечна, забывает, какие карты вышли, часто ошибается. Ольга Петровна играет царственно, плавными движениями опускает на стол карту за картой и даже при явном проигрыше удерживает на лице хладнокровную улыбку. А Виталию Алексеевичу сегодня и выигрыш не в радость. Может, действительно начинается грипп?..

В спальной приглушенно звонит телефон. Виталий Алексеевич вскакивает, роняя карты, и, пока он идет к телефону, меняется его облик — несмотря на пижаму и тапочки, он снова бодр и благопристойно подтянут. И голос звучит внушительно:

— Добрый вечер, Георгий Сергеевич. Только что приехал. Нет, спектакль не затянут, но обсуждение!.. Конечно, настоятельно рекомендовал им сократить диалог в конце, о котором я вам рассказывал. Принижает образ и выглядит почти пародийно, во всяком случае, рождает какие-то аналогии. И потом любовная сцена во втором акте! Вообще героиня решена режиссером слишком… сексуально, что ли. Между нами говоря, у Максимовой это получается обаятельно… но для широкой публики! Для молодежи!

Торопясь к телефону, он не прикрыл за собою дверь, и теперь ему мешает тишина в столовой — Ольга Петровна наверняка прислушивается, надеясь услышать то, что он ей не расскажет. А Мила навострила ушки потому, что с институтских времен тайно ревнует к Максимовой: все студенты по очереди влюблялись в эту красивую длинноногую озорницу, своевольную и на редкость талантливую!

— Послезавтра снова будет закрытый прогон, — прикрывая трубку рукой, говорит Виталий Алексеевич, — не найдете ли вы времени? Пока не переделали, — хихикнув, добавляет он.

— А вы не боитесь, что я тоже испорчусь? — спрашивает собеседник.

Они смеются, потом Георгий Сергеевич задает вопрос, на который и без учета посторонних ушей ответить нелегко: кто и что возражал и как держался Глебов.

— Спорили, конечно, но я, мне кажется, сумел убедить их… во всяком случае, многих, — коротко отвечает он, — а Глебов…

Пауза совсем коротка, но перед ним мгновенно встает все, что связывает его и отталкивает от прославленного режиссера. Обожание, обида, благодарность за выдвижение и опять горькая обида на те оскорбительные слова… восторг и злое удовлетворение, когда почувствовал себя  н а д  Глебовым… О, как ему хотелось отомстить Глебову, разбирая его явно ошибочную, ущербную постановку! С каким наслаждением он критиковал его, унижал, понимая, что Глебов не решится ответить, боясь потерять театр и созданный им коллектив! А Глебов ответил — и бросил на стол заявление об уходе. Судьба Глебова была в его власти… Сколько сил ему стоило поступить разумно, в интересах дела! Нет, не потому, что вмешались сверху, не потому… Он сам — с а м  позвал Глебова, убедил порвать заявление, во всех инстанциях  с а м  заявил, что Глебов учтет критику, что Глебова надо сберечь для театра. Он считал свое поведение высокой победой принципиальности и объективности, он даже заново полюбил Глебова, готов был по-приятельски отвести проявления благодарности… А Глебов принял его защиту как должное. Даже спасибо не сказал. По-прежнему упрям, язвителен, хитер. А сегодня…