Вдвоём веселее - [8]

– Не говори ерунды!

После этого они стали прощаться. На лестнице он мне сказал:

– Послушай меня хоть раз в жизни: поезжай в Мексику. Остатки самой гуманной в мире цивилизации!

Я пошла за ним:

– Разве ацтеки не делали человеческие жертвоприношения?

Это было неуместно, я сразу поняла. Он уже дошел до конца тропинки, но тут вернулся обратно:

– Слушай, – сказал он, – черокскую щуку я оставляю тебе.

Я утерла слезу и ответила, что буду хранить ее до его возвращения.

– К черту возвращение, загони ее японцу за полцены и поезжай в Мексику. Я тебе говорю: великая цивилизация. И не спорь ты все время, пожалуйста! Знаешь, только не обижайся, ты хороший человек, но у тебя есть эта идиотская привычка – все время спорить. Не спорь, ты не в России! Улыбайся, кивай, и тебя полюбят.

Я хотела возразить ему, что все не так просто, но вовремя остановилась. Мы обнялись, и он пошел, величаво покачиваясь, закуривая сигару, затягиваясь ею на ходу. До него я знала только одного человека, который затягивался сигарой. Тот во время службы в советском флоте спрыгнул с корабля и плыл до Турции две недели. Я с ним познакомилась в Израиле. Он работал океанографом, ездил по всеми миру, опускался на дно нескольких океанов, а умер от мышечного спазма в Кинерете. Судьба, подумала я, от нее никуда не удерешь – ни в Израиль, ни в Мексику.

Мачо Джо грузно опустился на сиденье, и, просигналив три раза фарами, они уехали. Улица снова была пуста, и я снова сидела на крыльце и смотрела на дорогу. Потом стала припоминать, откуда они вообще взялись – эти Мачо Джо и Триш.

К истории возвращения «Улисса»

У нее были синие, но с азиатской удлиненностью глаза; ее длинные темные волосы, которые под порывами ветра перехлестывали ей лицо, тонко пахли полевым букетом. «Чем она таким их моет?» – думал Митя, убирая прядь с ее полуоткрытых губ. Естественно, что с такой внешностью ее не могли звать иначе. Анна, Аня, Анна Витальевна для своих студентов. Мите нравилось, что Ане ничего не мешает – ни то, что волосы растрепал ветер, ни то, что качели были мокрыми, ни то, что Митя смотрит на нее как-то особенно. Они любили одни и те же книги, картины, музыку. Эти совпадения, которые Митя три года находил забавными, оказались роковыми. Как-то он вот так же стоял, смотрел на нее и вдруг понял, что мог бы так смотреть всю жизнь. Но прошло уже полгода, а он все не решался поговорить с ее мужем Владимиром. Препятствовало совсем малое: Митя не находил правильной формулировки. Фраза «мы с вашей женой любим друг друга» казалась помпезной. «Оставьте ее, она любит меня» – удручала надрывом. Этого, кроме как с разрыванием ворота на рубашке, ему было не произнести. Во-первых, у него не было подходящей рубашки, во-вторых, Владимир был человеком замкнутым, никого к себе близко не подпускал. Митя предвидел высоко вскинутую бровь, ухмылку на тонких губах и мысленно осекался. Объясниться не получалось еще и потому, что за неделю до Нового года Владимир куда-то уехал. Тут-то Митя принес и положил на стол тяжелый прямоугольный пакет.

– Это – Брейгель? Нет, это – Вермеер! – гадала Аня и с детским любопытством ощупывала утлы пакета.

Митя вынул из сумки бутылку коньячного спирта:

– Подожди, сначала вот это!

Выпив по рюмке, они ничего не почувствовали. Просто стало весело и захотелось чего-то праздничного – мандаринов. Мандаринов не было, был персиковый компот. Они развели им коньячный спирт и со стаканами в руках танцевали под Джо Дассена. Ее кот путался под ногами, за что был выставлен на кухню.

– Сейчас можно? – спросила Аня.

– Сейчас можно, – ответил Митя и стал разворачивать пакет.

Сюрприз, надо отдать должное дарителю, был изощренный. В серой папке с завязками лежала ксерокопия десяти эпизодов «Улисса».

– Я буду его преподавать! Вставлю между Уайльдом и Элиотом! – ликовала Аня.

К тому времени они с Митей уже немало выпили, и голова ее кружилась от профессиональной гордости:

– Точно, на пятом курсе!

Они включили на елке гирлянду, снова танцевали и тихонько целовались. Было хорошо, за окном земля была еще бесснежна, везде звездно горели фонари. Все так же целуясь, они легли, и еще долго кружился у Мити над головой освещенный белыми лампочками потолок, и все соскальзывала с края дивана подушка.

Утром, борясь с оборотами земли, он прошел в кухню и вернулся оттуда со стаканом воды и плохой новостью. Несчастное, запертое животное справило ночью нужду прямо в кухне и замело следы позора «Улиссом». Страниц тридцать был непоправимо испорчены.

– То-то я чувствую, что пахнет дерьмом, – философски произнесла Аня.

Она решительно взялась за дело. «Улисса» следовало отмыть.

– Это – возмездие! – вздыхал Митя, который был болезненно брезглив.

– Никакое не возмездие! Просто под Новый год всегда случается какая-нибудь ерунда!

Бумага оказалась крепкой, выдерживала струю воды. Отмытые страницы Аня отдавала Мите, и он выносил их на балкон. Было холодно, прищепки скоро кончились, пришлось возиться со скрепками. Это было страшной морокой. Веревки оказались толще скрепок, а бумага тоньше их, и все это путалось у Мити в руках – загиб, разгиб… Митя сильно замерз, грел руки над газовой плитой.