Вдвоем против целого мира - [10]

Каждый из них был словно сам по себе. Владу всегда казалось, что вот расходятся они вечером по домам, и если больше никогда в жизни не увидятся, это их не особенно расстроит. Они были каждый на своей волне, и только он был вместе с Соней. Но она далеко не всегда была с ним, даже если шла рядом, держа его за руку. Она словно пребывала где-то внутри себя, глядя на мир удивленными, а иногда настороженными глазами, которые меняли цвет, как хотели.

Но когда эта ватага собиралась вместе, то производила очень сильное впечатление. Они и по отдельности были красивы той красотой, которая заставляет впечатлительных дам восхищенно охать, но когда были вместе, это казалось нереальным. И он так привык восхищаться ими, что и представить себе не мог, что существуют какие-то «напряги». И даже сейчас, после стольких лет, он помнил восхищение, которое испытывал, когда шел в их компании, держась за Сонину руку.

– Ну, разное тогда случилось.

Соня поднялась и принялась собирать посуду. Он смотрел на нее, поражаясь, как много сохранила о ней его память – вот эта родинка на ее левой щеке, небольшая, темная родинка, он помнил ее, как помнил, что у Сони маленькие розовые ушки с блестящими сережками. Она всегда носила сережки, а еще у них с Лизой были одинаковые серебряные медальоны, с той только разницей, что на крышке Сониного был выгравирован ее знак зодиака – Рак, а на крышке медальона Лизы – Овен. Он помнил, как Соня говорила, что Рак – это фигня, вот если бы Весы или Дева, тогда можно было бы сделать красивую картинку, ну или на крайний случай – Скорпион, а Рак – это безобразие какое-то. Но картинка была симпатичная, крышку медальона украшали какие-то цветные камни, и Соня всегда носила его, как и Лиза. Эти медальоны сделал им дед, профессор Шумилов. Он умел делать, кажется, все на свете, даром что профессор.

Вот и сейчас на Соне этот медальон, серебро за столько лет ничуть не потускнело, что удивительно.

– Ничего удивительного. – Соня вдруг засмеялась. – Влад, это платина, а камни – изумруды и бриллианты вообще-то. Насчет серебра – ну это просто версия для печати, так сказать. Мой дедушка фигню не дарил никогда.

Это правда. Профессор Шумилов был человек основательный, и если уж делал подарок, то знал, что он придется по душе и прослужит долго. Но подарки он дарил далеко не всем, не признавая обязаловки в этом вопросе. Он считал, что подарки надо дарить только особенным людям – особенным для него лично. И после его смерти оказалось, что эта дача и его квартира завещаны Соне – именно она оказалась для него особенным человеком. Старший сын профессора и его младшая дочь были обижены и не скрывали этого, но оспорить завещание не представлялось возможным – ведь пришлось бы судиться с девятнадцатилетней племянницей, круглой сиротой, а это выглядело бы некрасиво, тем более что оспаривать было сложно, завещание оказалось грамотно составлено, и адвокат, оглашавший его, это знал. Так и досталось все Соне, хотя она, за год потерявшая отца, а потом и деда, вряд ли считала это удачей.

Все это Влад знал от матери, а сейчас просто вспомнил.

– Я читал твои книги.

Соня вдруг смутилась и покраснела.

– Ну чего ты? Читал. Занимательно, весьма. Эльфы там, феи…

Он и сам понимал, что прозвучало это высокомерно – но ничего не поделаешь, слово не воробей. Хотя Соне как будто и дела нет до его тона, она справилась со смущением, потянувшись за пирожком.

– Сока хочешь?

– Давай.

– Налей себе. – Соня подвинула к нему пустой стакан. – Так что насчет бала, ты пойдешь?

– Интересно было бы всех увидеть.

Влад много раз ловил себя на том, как сильно у него поменялось восприятие мира. Книги, которые он читал в детстве взахлеб, теперь казались ему наивными, как пентиум, фильмы, которые волновали его, сейчас были неинтересны. Многое он видел по-другому, и ему было любопытно, насколько изменится его оценка старых знакомых.

Вот оценка Сони у него осталась прежней – соседская девчонка, внучка профессора Шумилова, вечно хмурого молчаливого человека, который всегда был чем-то занят. Тогда Соня была совсем уже взрослой девочкой, которой доверяли его в походах на речку. Но теперь она не кажется ему такой безусловно взрослой, а ее макушка едва достает ему до подбородка.

А еще у нее появилась весьма впечатляющая грудь. Влад вдруг поймал себя на том, что пялится на ее грудь, обтянутую тесной оранжевой футболкой с изображением кошки, и Соня это видит.

– Жениться вам надо, барин.

Он покраснел и отвел глаза, а Соня откровенно потешалась над ним. Она все такая же смешливая и такая же одинокая – подумалось ему, и он удивленно отметил, что иную Соню он бы, пожалуй, не признал. Она всегда была словно в стороне от всех, даже в компании ровесников – болезнь Лизы наложила отпечаток на отношения в семье и на нее саму, а после исчезновения Лизы, когда ее мать отгородилась от всех стеной отчаянного исступленного молчания, Соня и вовсе замкнулась. Влад помнил, как его мама возмущенно говорила бабушке: эта женщина потеряла одну дочь и сейчас теряет другую. Все знали, что мать перестала замечать Соню, словно та была виновата в исчезновении старшей дочери. И Соня запомнила, как ее оттолкнула семья, и осталась наедине с миром, который перекраивала в своих фантазиях как хотела. Влад это сейчас понял: новые и полусказочные миры, которые создавала она в своих книгах, все это – ее одиночество, ее стена, которой она отгородила себя от всего, что причиняет боль.