Вдребезги - [15]

Она не запомнила все заведения, в которых они побывали, все улицы и переулки, по которым прошли. Потому что это было не важно. Декорации могли сменяться как угодно, статисты могли появляться и исчезать, оставаясь незамеченными. Главным было то, что Беркант был рядом – шел с ней, плечом к плечу, сидел напротив в баре. Он много говорил – сыпал какими-то байками из творческой тусовки, запутанными умозаключениями, броскими фразами. Рисовался, интересничал – сразу определила София. В любом другом человеке подобное позерство оттолкнуло бы ее, насмешило, но не в нем. Наоборот, эти откровенные попытки понравиться тронули ее, пробудили в душе смутную нежность.

Она теперь уже знала, что дедушка и бабушка Берканта были родом из Боснии. Что благодаря отцу Берканта, человеку, обладающему хорошей деловой хваткой, семья перебралась в Стамбул. Правда, тот вскоре умер, оставив вдове и сыну небольшое состояние. Однако мать Берканта, женщина властная и самолюбивая, дала ему прекрасное образование. Что сейчас Беркант – известный актер, и бары и улицы ему приходится выбирать осторожно, дабы не натолкнуться на восторженных поклонниц.

Слушая его, София не раз уже мысленно пожалела о том, что никогда не интересовалась кино, не находила на него времени, да и смысла особенного не видела в том, чтобы тратить драгоценные часы жизни на перипетии судеб людей, которых никогда не существовало. Если бы она относилась к этому виду искусства по-другому, возможно, она увидела бы Берканта уже давно. И, конечно, нашла бы способ все о нем выяснить, найти, организовать встречу… Но, может быть, это зачем-то нужно было, чтобы они встретились вот так? София не любила полагаться на судьбу, всегда считала, что чей-то там чужой, пускай даже и высший, замысел, некое таинственное предопределение вовсе не обязывает ее терпеливо ждать нужного часа или покорно следовать навязанной воле. Она сама была властелином своей судьбы и сама решала, что и когда должно в ней случиться. Однако в этот раз все было иначе. В этот раз, возможно, она сама должна была пройти долгий путь, чтобы заслужить эту встречу.

Беркант много рассказывал о своей работе, называл фильмы, в которых снимался, фамилии знаменитостей, с которыми ему довелось пересекаться на съемочной площадке или театральных подмостках. Но от Софии, виртуозно умевшей отсекать лишнее в речи собеседника и проникать в самую суть вещей, не укрылось, что о ранних своих ролях он упоминал куда охотнее, чем о последних. А увлеченнее всего говорил о творческих планах и мечтах.

– Я всегда мечтал сыграть Ричарда Третьего, – горячо говорил Беркант, когда они, уставшие от бесконечных баров и клубов, медленно брели по набережной Бешекташа в сторону Истикляль.

Город спал. В темноте подрагивали и расплывались неоновые вывески уже закрытых ресторанов. Впереди едва виднелись очертания дворца последнего турецкого султана. Ночное море было неспокойно, злилось, волновалось, сердито шипело, покусывая прибрежные камни. На крыше одного из домов тревожно вскрикивала и плакала зачем-то пробудившаяся в такую темень чайка.

– Это моя роль, понимаешь, моя! Как будто специально под меня написанная. Я бы сначала показал всю его гнусность, всю мерзость. Вывернул бы наизнанку всю его душу.

Беркант говорил воодушевленно, восторженно, как ребенок, живописующий какой-то особенный мячик, который хотел бы получить на день рождения. И София невольно улыбалась в ответ. Хотелось протянуть руку, погладить его по уже тронутой щетиной щеке, сказать:

– Ну откуда в тебе гнусность? Откуда мерзость, бедный ты мой заблудившийся мальчик.

Конечно, ничего подобного она не сделала, просто продолжала слушать его монолог.

– А затем я бы перевернул все с ног на голову. Показал бы зрителю, что Ричард – не какой-то законченный злодей и садист, получающий удовольствие от убийств и казней. Он всего лишь несчастный запутавшийся человек, оказавшийся в обстоятельствах, где у него не было другого выхода. Либо погибнуть самому, либо пойти по головам. И он сделал свой выбор – но с каждым новым убийством гибнет и часть его самого.

– Выходит, он сделал неверный выбор? Нужно было погибнуть? – с сомнением спросила София. – По-твоему, кто-то вообще способен был в этой ситуации выбрать собственную смерть?

– Я не знаю – Беркант на секунду остановился и прикрыл рукой глаза.

Поза, разумеется, была театральная, тщательно выверенная. Но от Софии не укрылось, как мелко подрагивают его пальцы, как неестественно вывернута, словно изломана рука. Создавалось ощущение, что маска лицедея и притворщика настолько приросла к нему, что он сам уже не знает, когда говорит искренне, а когда актерствует. Хуже того, он даже в искренних порывах не обходится без актерства, просто потому что не умеет иначе выражать чувства. И снова ей, осознавшей это, захотелось обнять его, прижать к себе, дать понять, что с ней ему не нужно ничего из себя изображать…

– Легко выбирать, когда речь идет о жизни кого-то близкого, любимого. Тут и через себя не придется переступать, ты с радостью отдашь свою жизнь за него. Но что, если на карту поставлено существование какого-то чужого, случайного человека? Он тебе никто, да и человечишко-то из него не ахти какой. Переступишь через него – и заживешь себе лучше прежнего. Если сможешь, конечно. Если тебя не сведет в могилу чувство вины, бесконечные сожаления о содеянном, бесконечные мысли о том, как все могло бы сложиться, если бы ты не совершил свой преступный выбор…