Вдребезги - [11]

Пожалуй, эта навязчивая идея завладела мной именно в тот день, когда Ами пришла просить работу. Она сидела вот так, то всхлипывая, то утирая глаза, и украдкой бросала в мою сторону умоляющие взгляды, которых я не замечал, поскольку яд уже проник в меня, а в ее облике было что-то такое, что невероятно ускорило процесс заражения. Как и тем утром, когда мы гостили у Рагнара, я чувствовал явное противодействие с ее стороны, а моя фантазия превратила это противодействие в огромный пугающий фантом. В конце концов я видел лишь Ами и шляпу в ее руке — стены комнаты, пишущие машинки, конторка и все прочее исчезло неизвестно куда, оставив меня один на один с моей навязчивой идеей, жадно подбиравшейся к самому сердцу. Почему она ничего не ответила, когда я спрашивал ее накануне утром по телефону? Ясное дело: чувствовала себя виноватой. Я спросил ее, почему она не отвечает, и если она не поняла, то должна была бы сразу переспросить, что я имел в виду. Она ведь любит разговаривать по телефону часами. Но я застал ее врасплох, разбудив своим звонком, и она просто-напросто повесила трубку, чтобы спокойно обдумать свою ложь. А теперь, теперь она явилась сюда ко мне, разыгрывает невинного ангела — и хочет работать. Черт меня побери, если я позволю так просто меня одурачить! И как натурально она плачет! Уверен, ей даже удалось выжать несколько слезинок. Нет, настала пора поговорить разок начистоту. Какого черта она вертит в руке эту шляпу! Все же это моя, а не его…

Скорее машинально, под влиянием последней мысли, чем с намеренной грубостью я вырвал шляпу у нее из рук и швырнул на книжную полку. Ами вздрогнула и с недоумением и огорчением посмотрела на меня. Она и впрямь выглядела заплаканной, но когда, сначала с непониманием, а потом с явным отвращением, прочла выражение моего лица, то забилась в угол огромного кресла, словно собака, которая предчувствует взбучку, но не может вспомнить, чем провинилась.

— Послушай-ка, Ами, — начал я, — прекрати свои вечные причитания, я ими сыт по горло. Прежде чем мы продолжим разговор о твоей просьбе, будь добра, ответь мне на несколько вопросов. Сиди, где сидишь! — Она было привстала, словно собралась уйти. — Хочешь сигарету?

Ами нерешительно взяла одну, но ее лицо уже успело принять утомленное и упрямое выражение, которое она всегда напускала на себя в подобных ситуациях для защиты. Конечно, я выбрал не самый подходящий момент, чтобы вытянуть из нее признание, но я зашел уже слишком далеко в своей ревности и не мог так просто остановиться.

— Может, будешь столь любезна и объяснишь, чем ты занималась в тот вечер, когда мы вернулись от Рагнара? Я проходил мимо в час ночи, и у тебя в окне горел свет. Кто у тебя был?

Она сделала нетерпеливый жест:

— Но я уже…

— Ты лжешь.

Ами закрыла глаза, и усталые порочные складки пролегли в углах ее рта. Я сразу их узнал, я заметил их в самом начале нашего знакомства, когда Ами еще поддерживала отношения со своими старыми приятелями.

— Так кто же был у тебя?

Ами вскочила со стула, уперла руки в бока и рассмеялась мне в лицо безумным презрительным смехом.

— Мужчина, в такой же серой шляпе, как у тебя, но это единственное, в чем вы похожи. Потому что ты — просто крыса!

Хорошо, что у меня под рукой не оказалось ничего тяжелее, чем письменный прибор, а тот угодил в дверь, которую Ами успела за собой захлопнуть.

9 Мои страхи

Время после ссоры у меня в конторе принадлежит к тем периодам моей жизни, в которые мне труднее всего возвращаться. Я не могу вспомнить отдельные реальные факты той поры, хотя, возможно, ничего особенного или значительного тогда и не случалось. Кажется, будто эти дни укрыла тяжелая серая пелена, где непрерывно проблескивают крошечные светящиеся точки — mouches volantes — и откуда, вспыхивая на долю секунды, всплывают воспоминания и подобно вспышке магния позволяют мне увидеть то, чего никогда не было на самом деле. Чтобы описать этот период моей жизни, который, вероятно, продолжался не дольше недели, но произвел на меня необычайное, почти не поддающееся пониманию воздействие, необходимо поймать эти яркие мгновения, едва они всплывут в памяти, и удерживать их до тех пор, пока они не будут закреплены на бумаге и не станут, таким образом, материализованными и — банальными. Мне всегда казалось, что я совершаю святотатство, когда приступаю к исследованию собственного подсознания и вытягиваю оттуда этих удивительных глубоководных рыб, называемых галлюцинациями, снами и т. п. И вот когда такое чудище после долгого и часто безнадежного ожидания в конце концов попадается на крючок, на который воля нанизала самые аппетитные извивающиеся ассоциации, просто потянуть на себя удочку оказывается не достаточным: в этот момент мозг должен работать четче, чем когда-либо, чтобы немедленно сделать снимок добычи, проявить его и закрепить. Глубоководные рыбы, стоит их извлечь из знакомой среды обитания, превращаются в бесформенные мертвые желеобразные куски, поскольку непривычное давление воздуха на поверхности моря разрывает их. Так и воспоминания разрушаются, едва попадают на дневной свет.