Вдова-шпионка. Как работа в ЦРУ привела меня из джунглей Лаоса в московскую тюрьму - [20]

Солдаты сказали, что Джон обгорел, но его лица пламя не коснулось. Леон смотрел на все это со своего вертолета, пилоту которого он приказал вернуться к месту высадки, несмотря на очевидную угрозу. Но они не смогли подобраться достаточно близко, чтобы в полной мере разглядеть, что происходит, и не смогли приземлиться из-за продолжающегося ружейного огня. Леон был сам не свой. Ему хотелось вытащить Джона.

Рассказывая мне об этом, Леон плакал. Он не мог смириться с тем, что был не в силах изменить произошедшее прямо у него на глазах. Он не мог остановить вертолет Джона, чтобы тот не поднялся над деревьями, не упал, не загорелся. Он мог лишь в ужасе смотреть на все это, крича по рации находившимся на земле лаосским солдатам, чтобы они вытащили Джона, спасли его друга, Тамака. Как такое вообще могло случиться?

Когда стало понятно, что он не сможет помочь Джону, Леон велел пилоту покинуть место высадки, чтобы спасти Джона попытались солдаты на земле. Но затем по рации сказали немыслимое: “Тамак погиб”.

Леон был убит горем. Он сообщил по радио о случившемся Серому Лису в воздушное командование. Затем он еще раз вернулся на место высадки, постаравшись подлететь как можно ближе, чтобы все-таки вызволить Джона. Но территорию уже захватили отряды ВНА. Солдаты Джона отступили от вертолета, унося с собой тела Джона, его помощника и пилота. Леону ничего не оставалось, кроме как вернуться в Паксе. Своим присутствием он лишь накалял обстановку, усложняя отход мобильной группе Джона. Как ему было объяснить, что он был не в силах предотвратить случившееся?

Позже я вспомнила момент, когда погиб Джон. Это было днем, когда я возвращалась домой с обеда на штабном фургоне. Фургон остановился на однопутном мосту через Седонг. Джон пришел ко мне — каким-то образом я это почувствовала. Даже сейчас я не могу вспомнить, как я узнала об этом, но меня поразило, что это случилось в тот самый миг, когда упал его вертолет. Когда он погиб.

Леон плакал и печально смотрел на меня, снова и снова повторяя, что он сделал все возможное, но не спас Джона. Он был шокирован своим бессилием.

Билл сказал, что лаосские солдаты Джона забрали его тело с собой. Ночью они пойдут дальше по джунглям, а на следующий день найдут место, куда можно будет отправить вертолет, чтобы забрать тело. Я ответила, что это просто тело. Не стоит рисковать ради него своими жизнями.

Жена Билла, Марта, спросила, чем я хотела заняться тем вечером. Я подумала, что мне просто хочется, чтобы все это прекратилось.

Я сидела на знакомом банановом диванчике и водила пальцами по трещинам на подлокотниках. Я почти не плакала — слезы едва проступали на глазах, когда я позволяла своему сознанию признать то, во что я отказывалась верить.

Меня спросили, как известить обо всем моих родителей. Я дала Биллу номер родителей в Форт-Лодердейле, но затем вдруг вспомнила, что их нет дома. Они были в Пасадене, в Калифорнии, в гостях у друзей, Мертона и Элис. Тогда я дала номер сестры, которая знала, как с ними связаться. “Будет жутко”. Затем меня спросили, где живут родители Джона, чтобы отправить к ним человека, который сообщит о случившемся. “Почему нельзя все изменить? Почему нельзя сделать так, чтобы все это оказалось неправдой?”

Билл предложил мне переночевать у Элси и Джима, которые жили неподалеку. Кто-то поднялся со мной наверх, чтобы собрать сумку. Я увидела вещи Джона, лежащие друг на друге зубные щетки, его расческу, на зубцах которой еще остались его светлые волосы, его одежду в шкафу, его подушку на кровати, где мы любили друг друга и шептались в ночи. Где он нежно поцеловал меня на прощание ранним утром.

Я ушла к Элси, замерев в безвременье, не глядя ни вперед, ни назад, потому что мне было слишком больно принять как прошлое, так и будущее.

У Элси и Джима был бар с кондиционером — статус давал особые привилегии. Там я села и выпила несколько бутылок пива, чтобы смягчить острую боль реальности. Я говорила о Джоне. Наконец, я поднялась наверх, легла в кровать и уснула. Ночью я просыпалась несколько раз, но отмахивалась от мыслей и проваливалась обратно в беспокойный, болезненный сон. Я проснулась очень рано. Все это было правдой. Мне это не приснилось. Что мне было делать сегодня, завтра, всегда? Куда пропало наше будущее? Я умерла вместе с Джоном.

Но необходимые формальности не позволили мне отдаться боли. Мне нужно было разобрать документы и одежду и сказать, что отправить домой. Я рассортировала одежду Джона и отправила большую часть в благотворительную организацию. Те вещи, которые напоминали мне о чем-то, я отправила домой — где бы ни был этот дом.

“Но что мне делать с поношенными ботинками и его запахом на одежде? Смогу ли я забрать его запах с собой, чтобы он напоминал мне о его ласке в чудесные моменты нашей близости? Его храп, голос, мысли, наши разговоры и его любовь: как я могла все это упаковать? Неужели я забуду все это, когда покину это место, где мы смеялись, плакали, любили, планировали будущее и проживали вместе каждый день, даже последний?”

Я боялась смотреть в зеркало, потому что знала, что лишилась своей половины, причем лучшей. Тем утром он ушел в четыре часа, чтобы подготовиться к дневной высадке. Он разбудил меня, чтобы поцеловать на прощание. Если бы мы только знали…