Вдоль горячего асфальта - [16]

Лина сидела на стуле, Андрей на скамеечке. Он гладил Линины руки, а Лина сверху вниз смотрела на Андрея стальными глазами.

Фрося не слышала слов, но Лина, наклонясь к Андрею, говорила:

— Что вы понимаете в жизни, мой солдатик, мой юнга, мой музыкантик?.. Кларнет или корнет не устраивают меня… — Так и сказала: не устраивают.

Андрей выпустил Линины руки, а Лина продолжала:

— Почему бы вам не стать инженером?

Андрей поднялся со скамеечки:

— Сделайте голубые глаза, Лина!

— Чего не умею, того не умею… Поступайте, как вам угодно.

Андрей вышел, а Фрося быстро поставила бинокль на подоконник и минуты через три отворила дяде Андрею дверь.

Он совсем потерял голову, оттого что в таких случаях так и бывает.

23

Папа мог ответить на любой вопрос, но для того, чтобы обдумать ответ, начинал издалека.

Общество, то есть Машутка, бабушка, мама, папа и потерявший голову дядя Андрей, собралось за вечерним чаем.

Дедушка накрошил яблоко в «пей другую» свою купель и, покинув обеденный стол, устроился позади папы на диване — так дедушкиной спине было удобнее.

Бабушка разливала чай.

Андрей набивал папиросы. Голова его была при нем и вместе с тем неизвестно где.

Папа только и ждал трудный Машуткин вопрос, и действительно, очень скоро Машутка задала не такой уж простой вопрос — делают ли сахар из бумаги.

— Друг мой, — начал папа. — Наш город — сахарная столица потому, что пятьдесят процентов, половина сахаропесочных и сахарорафинадных заводов расположены в трех губерниях нашего края, и потому также, что у нас в городе — едва ли не все конторы и представительства свеклосахарных наших заводов.

Дедушка на диване позади папы, полагавший, как и вызываемые к доске ученики, что у географа глаз на затылке нет, тихонько встал и, пожертвовав яблочным чаем, ретировался.

Однако в стеклах папиных очков отражалось все делавшееся у папы за спиной. Папа не позволил себе оглянуться, что сделал бы в классе, но корректно замолчал, продолжая после паузы:

— Кому мы обязаны тем, что у нас на столе эти чудесные кристаллы? — и, достав удивительно чистыми пальцами кусок покупаемого бабушкой сахара, повернувшись сперва налево, затем направо, педагогическим жестом показал присутствующим.

— Мне, — сказала бабушка и привстала, чтобы заглянуть — остался ли в сахарнице сахар.

— Садитесь, — сказал папа привычно. — Видите ли, Агафья Емельяновна, появлению у нас этих кристал-л-лов мы обязаны многим объединениям, несмотря на противоречия, лицам и учреждениям… — и папа тут пошел рассказывать о свеклосахарных заводах и акционерных сахарных компаниях…

Дядя Андрей порвал две гильзы. Справясь с третьей, он передал папиросу папе.

Папа сухо поблагодарил и, опустив все о процессе концентрации сахарного производства, заговорил о потреблении сахара и рынках его сбыта.

— Оказывается, — сказал папа, — каждый из нас, в том числе и Машутка, съедает около полупуда сахара в год. Наш сахар идет и за границу — в основном в Англию, Персию и Афганистан.

Папа уже знал, что ответить по существу, но несколько увлекся:

— Наш отечественный сахар защищен от внешней конкуренции таможенными тарифами и от внутренней — лимитированием выпуска свеклосахарной продукции. Цена на сахар искусственно поддерживается на одном уровне. Сахарозаводчикам выгоднее продать излишек сахара за границу — на корм йоркширским свиньям, чем снизить цену отечественного сахара хотя бы на копейку.

Дядя Андрей бросил машинку для набивания. Папа вздрогнул и перешел к изложению сути:

— Машуткин вопрос — делается ли сахар из бумаги — поставлен правильно. Сахар, разумеется, из бумаги не делается, но у нас весьма развиты всевозможные сделки с так называемым бумажным сахаром, то есть с различными свидетельствами на право вывоза нашего сахара за границу. Причем подобные сделки совершаются не столько на официальной бирже, сколько в частных конторах и кофейнях…

Андрей вскочил:

— Я поступаю на сахарный факультет… — И, подбежав к роялю, ковырнул клавиатуру раздраженным пальцем. — Все равно мне никогда не выкупить этот рояль!

До чего же дяде Андрею не хотелось делать сахар для йоркширских свиней!

24

Как уж известно, пламенные дни и ледяные ночи туркменской пустыни не прошли для бабушки Агафьи Емельяновны даром. Суставы ее ныли, что отражалось и на бабушкином героическом сердце. Агафья Емельяновна пробовала керосин и каштаны на спирту, озокерит и грязи, и как-то в трамвае соседка, отрекомендовавшаяся женой профессора (конечно, тетя Аня), рассказала ей о молодом курорте, где, правда, никаких удобств, но сернистые источники творят чудеса.

Курорт был далеко.

Бабушка и Машутка ехали по железной дороге и по морю. Пальмы перебирались со столов вокзальных буфетов на морские берега, серое небо приобретало цвет бирюзы.

Пароход к берегу не подходил.

Пассажиров сбрасывали прямо в объятия голых до пояса лодочников.

Подхваченная черноусым лодочником в феске Машутка не закричала потому, что так и приходится сходить с парохода, где нет причала, но, если бы при высадке присутствовал Павлик, он сочинил бы пиратскую сказку о том, как Али-Баба Черное Мясо схватил Махмудку-Машутку (к ней, как известно, перешел бабушкин загар) и бросил в фелюгу, которая тотчас же побежала по волнам, держа курс на Трапезунд.