Вдали от Зевса - [3]

Туллия добрая знала о разгульной жизни мужа, но, как и Арунс, осмеливалась плакать втихомолку, а жаловалась одним приближенным служанкам.

Сервий не верил дурной молве про этого зятя, а отчасти даже снисходительно одобрял его с воспоминанием грешков собственной юности, и ставил в пример Арунсу.

– Он молод, он энергичен, что же это за мужчина, если с юных лет делается сидякой, как ты?! Насидится у печки, когда станет седовласым, как я.

Сервий любил Люция, потому что тот относился к нему подобострастно, с самой льстивой почтительностью, и в то же время поражал взоры, восхищал, привлекал величавостью фигуры, красотою мужественного лица с большими огненными, черными глазами, звучным голосом, складной речью умного человека, начитанного, знающего греческий язык и этрусский. Люций был «правою рукою» царя, без отговорок, охотно шел или ехал, куда бы Сервий ни послал его, и старик ничуть не замечал, как он мало-помалу подпадает влиянию воли Люция, теряя свою, и что ему в большинстве случаев лишь кажется, будто он приказывает нечто, самостоятельно возникшее в его уме, тогда как на самом деле только выполняет то, чего хочется его зятю и тот искусно внушил ему.

Сервий вполне был согласен с мнением своей злой дочери, что Арунс «ни на что хорошее не способен, ни к какому блестящему делу не годится».

При слабохарактерности, этот царевич имел и здоровье весьма плохое, часто хворал то болотной лихорадкой, исстари свирепой в Риме, то от ран, полученных на охоте, благодаря его неловкости, нерасторопности, помятый кабаном, искусанный волком, или разбившись при падении с горной кручи.

Арунс был человек мнительный, придающий всякому пустяку повреждения своего организма значение чуть не смертельной опасности, приказывал растирать его маслом, всякими мазями, бинтовать и обвязывать, лежал по целям дням, развлекаясь не книгами греческих мудрецов, которых его голова не усваивала, а сказками старой няньки, любя эту безобразную эфиопку с черной морщинистой кожей больше всех других собеседников.

Мирно занимаясь государственными делами, починяя укрепления Рима, заложив фундамент нового храма Юпитеру, созидая или замышляя построить еще несколько других храмов, Сервий имел очень мало досужего времени, не всматривался в жизнь зятьев и дочерей, почти не видел гибельных последствий своей ошибки, и не думал, чтоб раздор, поселившийся у очагов детей его, когда-нибудь мог принять размеры более широкие, чем обыкновенные семейные дрязги, тем менее, что время в течение двух лет шло однообразно, не принося в этом смысле ничего нового, опасного.

ГЛАВА II Набег этрусков

Издавна Этрурия была в частых, как мирных, так и враждебных сношениях с Римом, откуда переселился в Рим Тарквиний Приск, отец Люция и Арунса.

Оттуда привозили разные вещи для домашнего обихода: посуду, мебель, и прочие предметы искусной работы, каких римляне еще не умели выделывать; славились у них и этрусские ткани, фабрикация которых заимствована от греков, но усовершенствована на свой лад, в применении к национальному вкусу италийских северян, бывших во многом племенем весьма оригинальным.

У Приска, после его переселения в Рим, остались в Этрурии родные, не прервавшие родственных сношений и с сыновьями его.

Отчасти силою, отчасти хитростью Приску удалось заставить несколько этрусских городов признать над собой власть Рима под видом союзников и данников его.

Эти города остались спокойны при воцарении Сервия, ничего особенного в них не произошло и во все годы его долгого правления, но внезапно, в такое время, когда старик-царь совершенно не думал о них, не думал и вообще никто во всем Риме, на этой почве непрочного союза произошел взрыв, подобный вулканической шутке всегда опасных, хоть и тщательно скрытых камнями и растительностью, подземных огненных жил Италии.

Этруски сделали набег на города других союзников и сами окрестности Рима.

Однажды осенью, в полдень ясного, теплого дня, какими в это время года наслаждается Италия, в такой час, когда, по южному обыкновению, все отдыхают после легкого обеда, на форуме (городской площади) возникла давно невиданная суматоха.

Несколько поселян в разорванной и окровавленной одежде, окруженные толпою любопытного народа, неистово кричали, прося защиты от толпы этрусков из городов Церы, Вейи и других, которые, отложившись от Рима, напали на их скот, потоптали поля, сожгли виноградники, увели жен и детей в рабство.

– Опомнившись от неожиданного нападения, – говорил один из них, – наши, оставшиеся в живых, погнались за врагами и теперь бьются с этими разбойниками за все, что нам свято и дорого.

– Граждане Рима! – взывал другой, – неужели вы останетесь глухи к нашему призыву? неужель будете равнодушно слушать о наших бедствиях? ведь, у нас в деревнях живут ваши родные; там находятся виллы ваших лучших вельмож.

– И не только это, – перебил третий поселянин, – там струится священный Ферентинский источник; там раскинула свою сень таинственная роща богини Феронии; варвары-этруски, не чтущие наших богов, ограбят и поругают беспощадно все эти святилища, а разгневанные боги обратят свою ярость на вас.