Вдалеке от дома родного - [40]
— Наконец–то! — вздохнула. Ольга Ермолаевна. — Я с моей Ниной этим же летом и поеду.
— А мальчишек наших на кого оставите? — спросила тихо Серафима Александровна. — А девчонок?
Ниночку свою можете отправить со старшими ребятами, а сами… Вам еще и здесь работы хватит.
— Па–а–лундра! — раздалось совсем рядом, за дверью. Потом свист, топот, тишина. Очевидно, «герои» что–нибудь снова натворили. Или пошли в очередную «атаку» на воображаемого врага…
Но вскоре все стихло, а потом в комнату директора просунулись сквозь приоткрывшуюся без стука дверь две физиономии:
— Надеж Пална! Можно погулять? Мы недалеко, не очень…
Это были Петька и Жан Араюм.
— Идите, — разрешила Надежда Павловна. — Только чтобы к ужину быть на месте. Идите, погуляйте, но не опаздывайте.
Ехала деревня мимо мужика,
Вдруг из–под собаки лают ворота, —
донесся уже со двора тонкий голосок всегда возбужденно–радостного Петьки Иванова. Его ждали новые приключения. Простые и обычные.
Петьку Иванова угрюмый Жан Араюм пригласил к одному местному парню, которого тоже звали Жан. Жил он на краю села, был немой и хорошо играл в шахматы. Там, в маленькой грязноватой избенке, и прокоротали они время до вечера.
Два Жана познакомились, а потом и подружились еще в то время, когда к Араюму приехала в интернат мать и одно время снимала угол в этом убогом жилище, хозяевами которого были женщина–солдатка и ее немой сын–подросток.
Сейчас немой радостно мычал и угощал ребят морковным чаем, наивкуснейшими парёнками и играл с ними по очереди в старенькие облупленные шахматы. Вместо короля на доске стоял аккуратно выструганный деревянный цилиндрик с вделанной сверху винтовочной пулей. «Это дядька Трифон, сосед наш, привез. Он с батей моим вместе воевал. Сильно его поранило. Под Ленинградом. Говорит, этой пулей батю убило…» — написал немой огрызком карандаша на старом, пожелтевшем от времени мятом обрывке газеты. Видать, другой бумаги в доме не было.
Потом немой стал учить их азбуке на пальцах, а точнее — разговору, и Араюм с Петькой запомнили несколько самых обиходных выражений.
Но больше ребят занимали парёнки. Это были особым образом запаренные и затем высушенные в русской печи кусочки моркови и свеклы. Почти черные, твердые и сморщенные, во рту они быстро размокали и казались очень вкусными, ароматными и сладкими.
Немой Жан охотно объяснил ребятам, что такие парёнки можно купить почти в каждой избе — полтора–два рубля за стакан.
На прощанье он дал ленинградцам по кусочку черной жвачки, которую местные варили из бересты. Жевать ее можно было несколько дней кряду, пока не надоест, и, как опять же объяснил хозяин, продавали ее многие по цене три рубля за комочек величиной с треть спичечного коробка.
Петька и Жан Араюм все это приняли к сведению, так как теперь ребятам все чаще стали приходить по почте не только письма, но и небольшие денежные переводы. Правда, деньги хранились у воспитательницы, но по воскресеньям те, кому был адресован перевод, получали по пятерке, а то и по червонцу и могли тратить свои рубли на «дополнительное питание», как говорила Надежда Павловна.
От немого двинулись часов в семь. Было уже темно. Свет шел только от снега, от сверкающих голубых сугробов.
Сверху и со всех сторон налетал ветер. Уже не пуржило — завывала, захлестывала и сбивала дыхание начинающаяся вьюга.
— И-ишь разгулялась? — сказал Петька. — А дома сейчас тепло, наверное. Приду — сразу к печке. Отогреюсь и делом займусь.
— Каким делом? — поинтересовался Араюм. — Стихотворение одно я сочинил, — сказал Петька. — Надо записать, пока не забыл.
. — Ты, Петя, легкомысленный какой–то, неопределенный, — серьезно, как взрослый, сказал Жан Араюм. — Моя мама говорит, что теперь всякими там Пустяками заниматься не время. А у тебя то сказочки, то стишки. Ерунда все это.
— А ты послушай, Жан. Только поймешь ли, о чем я хочу…
И Петька Иванов, затащив Араюма за громадный сугроб, чтобы хоть немного защититься от обжигающе морозного ветра, даже не отдышавшись, начал:
Ну что, Араюм? Плохо разве, а?
Жан посопел–посопел и сказал рассудительно:
— Воробьи, соловьи, голуби, птахи там всякие. Одно перо! Вот матка меня картохой накормит — это да-а… А ты стишки сочленяешь!
— Сочиняю, — поправил его Петька и грустно вздохнул.
Увязая в сухом сыпучем снегу и чуть ли не пололам согнувшись от встречного ветра, они продолжали свой путь к интернату. И когда выходили на главную улицу, вдруг услыхали сквозь метель бодрое и многоголосое:
Эх, махорочка, махорка,
Породнились мы с тобой,
Потом тяжелый шаг многих людей. И вот из снежной мути проступила темная движущаяся масса…
Нет, это были еще не солдаты. Это шли призывники, молодые сибирские парни лет семнадцати. Они учились «ходить», а чтобы веселей было и теплей — пели маршевые песни и крепче прижимали к плечу деревянные учебные винтовки: приклад — дерево, ствол — дерево, штык — дерево, и все — дерево. Но скоро, уже скоро у них будет настоящее оружие! Еще день–два и — по ваго–о–на-а–а–ам!..
