Вчера - [19]

Сначала комсомольцы просто тихонько обошли огромный храм, разбредясь, как овцы, по залу. Потом каждый увлекся каким–нибудь фрагментом оформления, иконой и тэпэ. Сеньке понравилась в правой половине икона Богоматери с младенцем. Лицо с выражением выплаканной печали взяло за душу. Студенты вышли тогда из храма какие–то притихшие, задумавшиеся над чем–то величественным и вечным. Их проблемы, о которых кричали на комсомольском собрании, в раз потускнели и показались ничтожными. Но им всем было едва по двадцать, и они даже в тяжёлом сне не могли представить себе, что можно прекрасно жить без атеизма, коммунизма и вообще марксизма… Как, впрочем, и без религиозных догм.

В конце первого семестра их всех, как будущих правоведов, записали в «бригадмил». Бригады содействия милиции партия создала для наведения порядка среди вконец распоясавшихся трудящихся. Их группу приписали к 17‑му отделению милиции, что располагалось в парке Горького. За всю зиму Семён разов пять–шесть продежурил в 17‑м о/м. Там тогда практически ежедневно работали прекрасные катки, был залит льдом весь немалый парк. Бригадмильцы могли «по службе» бесплатно кататься до упаду, для чего одна из раздевалок выдавала им бесплатно коньки. На каток в парк Горького приходил весь центр Москвы, там била жизнь, кипела любовь, сталкивались животные страсти. Бригадмильцы усмиряли буйных, восхищались красивыми девушками, впитывали любопытными провинциальными ушами московский говор.

Как–то их трое шло с дежурства по боковой аллейке, тоже залитой льдом. Раздался истошный крик. Все побежали на крик, побежал сломя голову и Семён. Когда подбежали, увидели, что двое парней стаскивают дорогие коньки вместе с забугорными ботинками с орущей девчёнки. Завидя бригадмильцев, один убежал, другого будущие прокуроры отволокли в отделение…

В феврале произошло грандиозное для юрфаковцев событие. После критики Хрущевым сталинских излишеств в архитектуре начали строить экспериментальный район Москвы, названный Новые Черёмушки. Один из первых пятиэтажных так называемых блочных домов отдали юрфаку под общагу. Новая общага в Черемушках народу понравилась. Заселили их по–царски — по четыре кадра на комнату, жить было можно. Даже на каждый этаж дали в красный уголок по телевизору, что было вообще для многих техническим откровением. Каждый вечер толпа человек по тридцать пыталась втиснуться в тесную комнатку красного уголка, чтобы чего–нибудь увидеть на небольшом экране. По субботам — танцы на первом этаже в холле под радиолу.

Общежитие, спасибо партии и правительству, было смешанным. В одном крыле Г-образного здания жили парни, в другом — девчёнки. Кухня, гладильня и комнатка дежурной располагались на стыке крыльев и были общими. В уютной комнате на 4‑м этаже проживали кроме Семёна еще Валька Решоткин, Ольгерд Кутафьин и какой–то старый тридцатилетний хрыч пролетарского облика и потрёпанности, откликавшийся на прозвище Пролетарий. В соседней комнате пребывали Лешка Рарин, Олежка Горбуновский, Вадька Остапенко (он же Остапёныч) и кто–то там еще, лохматый и очкастый, понятно, с кликухой Очкарик, который сутками шептал английские слова, сверяя произношение по истрёпанному толстому словарю, и прослушивал мировой эфир на своем всеволновом трофейном «Телефункене», коему не было цены, так как он брал короткие волны в 13, 16 и 19 метров, те, что практически не поддавались глушению. В Союзе с 1950‑го года все радиоприемники, в целях охраны духовного облика строителей коммунизма от тлетворного влияния империализма, согласно ГОСТу выпускались без этих диапазонов, самый короткий был стерильный в 25 метров…

Второкурсники недурно вместе проводили время, по очереди собираясь то в Семёновой, то в соседней комнате. Играли в дурачка с битьем глупого носа картами, играли в «коробочку», пили водочку, приводили самостоятельных девочек. Образовалась как бы гвардия 4‑го этажа. Правда, один из будущих прокуроров, Ольгерд Кутафьин, водку не пил и в оргиях не участвовал. Он до глубокой ночи, кляня однокурсников за шум и сквернословие, долбил зачем–то венгерский язык и историю государства и права. Острословы высказывали предположение, что он готовится после юрфака напроситься в Венгрию генеральным прокурором. Кутафьин лениво огрызался…

Самое время рассказать одну смешную историю. От нечего делать, молодые мустанги по вечерам непрерывно друг друга разыгрывали. Разумеется, розыгрыши делались «на бутылку». Кого подловили, тот должен был сбегать в магазин и за свой счет притащить поллитру или две.

Сеня постоянно таскал на лацкане пиджачка свой любимый тёмносиний значок парашютиста, которым очень гордился. Однажды Валька Решоткин, а это был очень остроумный молодой 22‑х летний отставной офицер (он откровенно говаривал, что, не желая служить нашему военному молоху, изобразил порок сердца и комиссовался, дабы защищать Отечество изнутри, а не снаружи) прицепился к Семёну, утверждая, что тот никакой ни парашютист, а самозванец. Сенька, естественно, возмутился.

— А чё возмущаться? — рассуждал Валентин. — Давай мыслить по–правовому. Если ты действительно прыгал с парашютом, то у тебя должен быть документ, удостоверяющий этот факт. Раз документа нет, значит,