Вчера - [18]

У Дарьи оказалась тяжёлая крестьянская грудь с крупными твёрдыми сосками. Сенька гладил добро, достойное ВДНХ, а девчёнка от удовольствия просто мычала, как та высокоудойная в павильоне «Животноводство». На его более смелые поползновения отвечала, что ещё девушка и мама не велит. Он же убеждал её, с учётом своего якобы богатого опыта, что где теперь девушек найдешь. Дарья объяснила ему, что есть верный признак девичества, — если хорошо помять груди, то непременно обнаружишь маленькую как бы фасолинку или вишнёвую косточку. Если эта штучка есть, то какие могут быть сомнения, а соответственно и притязания!..

Скажем только, что до утра старательно мял Семён сей Дарье её внушительное молочное хозяйство, а она благодарно мурлыкала. Что он, лопух, ни делал, но вишнёвой косточки не находил. На его сомнения Дарья скромно отвечала, что Семён, видно, ленится хорошо поискать…

Когда Сенька по неосторожности рассказал эту быль в своей комнате, хлопцы долго гоготали. Оказалось, что через проверку вишнёвой косточкой прошла половина его приятелей, но никто не мог похвастаться тем, что завоевал Дарью по–настоящему…

Тоска по Валюше. Первая сессия и — бегом в Запорожье к ней…Но успеха на сердечном фронте никакого. Валя уклонилась от ненужных встреч и занудных разговоров. Семён всё никак не мог признать непоправимость их разрыва, упрямо добиваясь реставрации разбитого горшка…

Зимой на обратном пути в Москву произошел поучительный случай. Часов в девять утра Сенька собрался ехать на Южный вокзал, попрощался с мамулей и влез в переполненный трамвай № 1 на заднюю площадку второго вагона, поскольку с ним был средних размеров тяжеленный чемодан и сумка с сухим пайком. Семён был в костюмчике, застегнутом на все пуговицы, и в совершенно несгибаемом плаще из прорезиненой грубой ткани, тоже наглухо задраенным.

В числе пассажиров задней площадки грубо расталкивала мужиков молодая разбитная девица в пальто, накинутом едва ли не на голое тело, во всяком случае, верхняя пуговица была то ли расстегнута, то ли оторвана, и в глубоком декольте ее крупные дыни бесстыдно выглядывали из распаха. Через какое–то время девица, растолкав таки нахальных мужиков, оказалась с Сенькой нос к носу. Он вообще–то ещё сохранял довольно наивности и стыдливости. Воспитанный на уважении к женщине, Сенька автоматически постарался отвести взгляд от её прелестей, чтобы не поставить девушку в неловкую ситуацию.

— Чё уставился, бесстыжий? — вдруг возмущенно и довольно громко заявила девица, как бы отталкиваясь от него руками. Семён, наверное, зарделся от стыда и возмущения, и сделал всё, чтобы отстраниться от кусючей шалавы, и ещё старательнее отвернулся, боясь быть прилюдно обвиненным в нездоровом интересе к её роскошным прелестям.

Вот и вокзал. Толпа вывалилась на асфальт, и все рванули, кому куда. Сенька пошел прямо на перрон, так как на его поезд уже шла посадка. Расстегнув последовательно пуговицы и пояс плаща, а потом пуговицы пиджака, Сенька полез во внутренний карман за бумажником, где были все документы, деньги и билет. Сердце опустилось до уровня тухеса, поскольку карман оказался пуст. Отойдя в сторонку, он осмотрелся и понял, что у него, будущего юридического светила, банально вырезали карман. Пока он старательно отстранялся от вульгарной красотки, чья–то рука поработала лезвием, а когда Сенька вышел из трамвая, его бумажник карманники подобрали на полу вагона. Семёна душил стыд и бессильная злоба. Он живо представил себе, как хохочут сейчас недотрога и её дружки. Да и что делать, пропали деньги, паспорт и билет. Только чтобы новый билет взять, надо потратить неделю, а уж паспорт менять, так лучше и не жить на белом свете.

Семён присел на скамью у стены вокзала, на душе было горько и мерзко. Вдруг он ощутил какое–то неудобство в области селезенки. Изучив обстоятельство, наткнулся на свой бумажник! Оказывается, портмоне упало внутрь подкладки, а не наружу, как предполагали злоумышленники. Ура! Сенька побежал к своему вагону и еще успел погрузиться в поезд…

От перегрузки нервов у Семёна стали появляться острые боли в сердце. При любой, даже символической нагрузке. Но чтобы вылечить его кровоточащее сердце, обычные лекарства не годились. Убивало то, что он, Телец, не добился своего…

Сентябрь. Вновь на юрфаке. Второй курс. Жить становится тяжелее. Если в прошлом году можно было зайти в столовку на Моховой, взять стакан чаю и вволю наесться бесплатного хлеба с общей хлебницы, щедро посыпая его дармовой солью, то теперь надо пробивать в кассу и покупать столько ломтиков, сколько позволяет кошелёк студента. Соль, правда, пока еще бесплатная.

На днях в столовке на Стромынке прошла забастовка. Качество блюд стало ужасным. Воруют повара просто бессовестно. Два дня студенты в столовку не ходили. Наконец, встревоженное начальство из общепита пришло само и созвало собрание забастовщиков. Мерзавца шеф–повара обещали лишить премии и установить жесткий контроль…

После комсомольского собрания группы будущие юристы пошли всем коллективом в церковь. Почему–то захотелось сменить пластинку. Выбрали Богоявленский собор в Елохове. Полчаса до метро «Бауманская», и ребята в божьем доме. В нём всё так величественно и торжественно. Посетителей просветили, что в 1948‑м году собор реставрировали, его потолочные и настенные росписи восстанавливали такие известные советские художники, как Иогансон и Герасимов, в хоре поют по большим православным праздникам Михайлов и Козловский. Множество икон представляет собой огромную художественную ценность.