Вчера, позавчера… - [177]
Почему-то до сих пор никому не пришло в голову собрать эти великолепные, полные солнца и трепета жизни акварели в альбом и выпустить отдельным изданием — каким бы подарком это было и для старого художника, и для его друзей, и для всех людей, любящих искусство!
Н. Кузьмин
О В. А. Милашевском
Владимир Алексеевич Милашевский был и остался навсегда самым близким, дорогим мне художником. Я восхищался блеском его таланта и ума, душевной щедростью. В отличие от других поклонников, никогда об этом ему не говорил, в себе носил эту красивую тайну, хотя не раз был уличаем им в незнании тонкостей светского этикета. Догадывался ли Владимир Алексеевич о моих чувствах к нему — не знаю. Впрочем, наверное, да, иначе зачем бы в 1932 году, уже после распада группы «13», стал он писать акварелью с натуры мой поясной портрет в подарок мне. Обычно художники, тем более мастера, на такие презенты скуповаты. Дорогой для меня подарок Милашевского я бережно, долго хранил. И только после смерти его автора передал портрет в дар Третьяковской галерее, где он по праву и должен находиться. Приязнь Милашевского помогала мне работать быстрее, взыскательнее. Заставляла искать, ошибаться, снова искать свою «синюю птицу», свою высокую удачу, что совпадало с моими творческими устремлениями.
Беспощадно острый талант и такой же характер Милашевского, казалось, не знали границ и очень ему вредили. Талант вызывал черную зависть, характер — неприязнь и даже злобу.
Милашевский сухощав, элегантно подтянут, выглядит не моложе и не старше своих лет. Тонкие черты красивого лица, маленькие усики, сложная улыбка слегка прищуренных глаз запоминались надолго, особенно женщинами, коим очень была по душе его рыцарская галантность. Открыт настежь всему доброму, подлинному, благородному. Закрыт наглухо для фальшивомонетчиков от искусства и всего прочего. Сталкиваясь с лестью, изощренным хамством, — взрывался без оглядки на последствия для себя. В характере и поведении Милашевского было заложено что-то исключавшее для него добрососедские отношения, с богиней удачи — легкомысленной фортуной. Это не могло не обижать Владимира Алексеевича, но на свое неприятие он умел смотреть с завидным достоинством, иронически.
Выделить что-либо из творческого наследия В. А. Милашевского очень непросто. Большинство его работ отмечены великолепным вкусом, совершенством мастерства, раскованной новизной композиционных цветовых и пластических решений, мудрой сдержанностью использования изобразительных средств, эмоциональной глубиной. Полнее других эти изумительные качества, на мой взгляд, выражены в таких работах этого мастера, как серия акварелей «Кусково», в цикле рисунков «Москва» и перешагнувших за грани своего жанра иллюстрациях к роману Диккенса «Записки Пиквикского клуба», и, конечно же, потрясающем своим лаконизмом, «Портрете Анри Барбюса».
По силе яркости, уникальности таланта из современников рядом с Милашевским вряд ли кого можно поставить, кроме Михаила Ксенофонтовича Соколова, чьи непостижимо прекрасные акварели, впрочем, как и Милашевского, ждут своего «звездного» часа, своего достойного признания.
Очень меня смущало то, что порой мысли, высказывания Дарана, Кузьмина, Милашевского об искусстве я не мог отличить от своих, выходило, что растворяюсь в чужих идеях. Только позже дошло до меня, что это не так, что каждый из группы, в том числе и я, вносим что-то свое в понятие «стиль 13». Со временем пришло понимание, что стиль этот — высшая похвала таланту, риску, нацеленности, что это — освобождение рисунка и акварели от чуждых им графических условностей.
В формировании принципов «стиля 13», как и в возникновении самой группы, ведущая роль принадлежит Н. В. Кузьмину, В. А. Милашевскому, но примечательно то, что только Милашевский, один из всей группы, пронес через всю свою многотрудную жизнь верность ее идеалам, никогда не дрогнул, не сломался. Вот почему, говоря о стиле «13», в моем сознании встает равноценное: «Стиль Милашевского». Отлично понимаю, что спустя полвека передать мысли Милашевского дело безнадежное, но я обязан это сделать из уважения к памяти Владимира Алексеевича. И потому предпринимаю попытку, хотя бы приблизительно, воспроизвести «Кодекс Милашевского»:
— Рисовать, писать акварелью быстро, темпераментно, на нервах, в темпе твоего дня.
— Подмечать в натуре то, что скрыто от взоров равнодушных.
— Акварель, рисунок должны нести острую новизну первичности увиденного, его неузнаваемую узнаваемость.
— Рисовать без предварительной разметки, абриса и прочих облегчающих работу приемов. Не получилось, бери лист — начинай сначала.
— Так называемая законченность акварели, рисунка — враг номер один. Она убивает волнующую прелесть поэтической недосказанности, радость прочтения подтекста, то есть то живое, что отличает подлинное искусство от имитации.
— Линия, штрих по своим тональным возможностям подобны струнам скрипки.
Чтобы виртуозно пользоваться ими, кроме школы, мастерства необходимы прежде всего талант и одержимость — и еще что-то, словами необъяснимое, но очень существенное.
