Важнейшее из искусств - [21]

— Пошел! — кричит Киря.

Я подбегаю к балке, бегу по ней. Балка трясется. Разворачиваюсь, бегу обратно. Снова подбегаю к балке, бегу, наклоняюсь, плюхаюсь на живот, и в этот момент Алена отпускает руки. Успеваю поймать. Выйдет отличный кадр. Меня тянет вниз, она нелегкая. Держим друг друга за запястья. Алена пытается дотянуться до балки второй рукой. Я отползаю от края, тяну на себя Алену.

Бочонок уже в шаге от меня, он снимает ее лицо. На лице — страх.

Я слышу шаги Бочонка. Рука отрывается. Делаю усилие. Рука потная, Алена сползает вниз.

— Не вытяну, помогай! — ору.

Бочонок отскакивает назад и сталкивается с Кирей. Тот сам чуть не срывается, падает на край моста, цепляется за пол.

Алена выскальзывает. Сейчас она должна упасть по наклонной, ее должно раскачать. Как мы потом ее втягивать будем?

Она падает вниз. Невольно приходит в голову кадр из фильма «Скалолаз» со Сталлоне. Неуместная ассоциация. Где эта грёбаная страховка? Где она?

Карабин болтается в воздухе.

Мир замирает. Она смотрит на меня, она так близко, но уже не догнать, потому что она летит все быстрее. Я ничего не чувствую. Внутри меня абсолютная пустота. Она накатывается внезапно. Алена красивая. Безумно красивая.

Я поднимаю голову. Киря смотрит мне в глаза.

— Ты пристегивал? — спрашиваю я тихо.

Он отползает.

Я иду на него. Сука. Как он так пристегнул? К чему он там пристегнул? Он что-то лепечет про пояс, про застежки.

Я иду на него.

4

Сижу в комнате. На мониторе — чернота. Я ненавижу все. Знаете, смерть — это единственное, чего стоит бояться. Она могла уехать в Америку, выйти замуж, просто возненавидеть меня, попасть в аварию и переломать все кости, да все что угодно. И всегда оставался шанс. Смерть — это единственное, после чего шансов уже нет.

Я говорю себе, что не увижу ее больше никогда. Никогда. Волосы, глаза, руки, губы — все исчезло.

В милицию звонила Милка. Из автомата. Сказала, нашла тело, и объяснила где. И повесила трубку.

Киря в больнице. Я сломал ему руку. Он сказал, что напали хулиганы.

Пустота вокруг. Всё, титры.

Звонок в дверь. Это не мама — она еще на работе. Поднимаюсь, иду к двери. Открываю, не глядя в глазок. На пороге — Бочонок. Хмуро смотрю на него, молчу.

— Войти можно?

Отхожу в сторону. Бочонок проходит, закрываю дверь.

Он идет в мою комнату.

Становлюсь в дверях, опираюсь о косяк.

Он знает, что я ненавижу его. Это он потребовал убрать вторую страховку. Впрочем, разумом я понимаю, что его винить нельзя. Ну что?

— Надо доснять фильм.

Ему тяжело далась эта фраза. Он смотрит на меня и начинает лопотать быстро-быстро, будто боится, что я его ударю, не выслушав.

— Ради нее, Тимур, ради нее. Надо доснять. Я изменил сценарий. Я заснял все. Я заснял. Ты один подойдешь к Шару. Ты пожелаешь… — Он теряется. — Ну ради нее. Чтобы она не зря погибла. Чтобы этот фильм был в память о ней. Ты подойдешь…

— Молчи, — обрываю его.

Неделю назад она была жива.

Черт. Фильм ее памяти. Шар. Желание. Ненавижу.

— Без Кири.

— Хорошо. И без Милки, — говорит Бочонок. — Там два дубля всего осталось. Только ты, и всё.

Она лежит на бетоне, нога подвернута под тело. Рука переломана в нескольких местах. Под головой растекается кровь. Кровь течет из уголка рта. У нее ослепительно-рыжие волосы.

Бочонок снимает ее. Я плачу. Я прижимаюсь к ее щеке и плачу. Бочонок снимает нас. Наверное, сыграть так — невозможно. Это можно только пережить.

Поднимаю на Бочонка взгляд:

— Завтра, в десять.

Он поспешно кивает:

— Да, да, в десять.

Кому теперь можно показать этот фильм?

5

Я смотрю на Шар. За моей спиной Бочонок.

— Иди к Шару, — говорит он. — Просто подойди к Шару, и всё. И положи на него руку. По команде закроешь глаза. Я буду снимать в разных ракурсах.

Иду к Шару.

Кажется, совсем недавно рядом шла Алена.

Цеху осталось стоять недолго. После несчастного случая власти наконец-то обратят на него внимание. Под снос.

Она идет рядом, мне так кажется. Она держит меня за руку. Она смотрит то на меня, то на Шар.

Ржавая барокамера. Золотой Шар.

Бочонок идет за мной. Затем догоняет меня и снимает сбоку. Иду очень медленно.

Подхожу. Кладу руку на Шар.

— Надо повторить, — говорит Бочонок.

Возвращаюсь на исходную. Иду снова.

Бочонок вертится вокруг, снимает, старается.

Снова у Шара. Дотрагиваюсь до холодной ржавой поверхности.

— Закрой глаза.

Закрываю глаза.

Где-то играет мелодия.

«Тихие игры под боком у спящих людей каждое утро, пока в доме спят даже мыши…»

Кажется, она играет у меня в голове.

Я кладу на Шар вторую ладонь. Не существует цеха. Не существует Бочонка. Не существует барокамеры.

Есть Золотой Шар.

Не нужно мне счастья.

Пусть она будет жива.

Пусть будет жива.

Пусть будет.

Пусть.

Ржавая поверхность нагревается под моими горячими ладонями.

Здесь начинаются титры.

2007

Дарья Зарубина ЛЕНТА МЕБИУСА

Глава первая

Я отошел в сторону и снял черные очки. Все-таки меня здорово утомляла эта нездоровая страсть Меба к максимальной точности во всем, что касалось текста. И если мой герой должен был появиться в этой сцене в черных очках, то Меб заказал полтора десятка отменных, не темных, не коричневатых, не серовато-прозрачных, а действительно черных, непроницаемых, как ночь, очков. В них я почти ничего не видел, что, в общем-то, было не так уж важно. Зато даже самый придирчивый и внимательный зритель, глянув на мое полноэкранное лицо, совершенно точно отметит, что на мне, как и полагается, именно черные очки.