Важна только любовь - [28]

— Просто чудесно! — выдохнула она. Как преобразилось его лицо, когда он гладил старое дерево: в нем и гордость за отца, и благодарность за ее удивление, и просто радость от прикосновения к любимой вещи.

— Ты любишь это, да, Каттер?

— Этот дом?

— Ну да… и дерево.

— О да! Оно никогда меня не подводило. Какое странное утверждение… Редко он говорил о себе так много.

— А другие подводили?

Мечтательное выражение тут же исчезло из его глаз, губы сжались в вымученную улыбку.

— Знаешь, отец всегда говорил: если долго стараться — обязательно что-нибудь получится. Все можно починить, поправить. И ему это всегда удавалось. Он у меня один из последних, ныне вышедших из моды мастеров золотые руки. У меня нет его таланта.

Он резко повернулся и направился в глубину дома. Адриана пошла за ним, гадая, что именно в своей жизни он не смог починить. Через дверь они попали на другую широкую веранду: здесь, вместо качелей, стояли два кресла и заваленный журналами столик, все выглядело так же уютно. Веранда выходила во двор, заросший кустарником и ивами. Цвели пионы и розы — такие можно встретить только в частных садиках весной.

Сад начинался в углу двора, сразу за сараем, выкрашенным в белый цвет. Одна стена сарая была так густо увита плющом, что открытым оставалось только окно. И кажется, что все это само выросло из плодородной почвы Арканзаса. Адриана спустилась по ступенькам, миновала газон и села на землю. Трава холодила голые ноги.

— Твой отец — настоящий строитель, если сумел сотворить для своей семьи такой дом. — Она принялась полоть.

— Да, был им, — Каттер присоединился к ней, — пока артрит не доконал.

— Знаешь, а мой отец понятия не имел, с какой стороны браться за молоток. — Она нахмурилась и зарыла руки в землю, пропуская ее между пальцами. — По крайней мере, не помню, чтобы он им пользовался. Или отверткой, например. Приходил домой с работы уже таким пьяным, что это было опасно. Даже и не пытался брать в руки какой-то инструмент.

Адриана вдруг спохватилась — она и не думала говорить этого, да еще таким тоном… Со времени последнего разговора с Бланш она безуспешно пыталась отбросить подобные мысли. Мать права: после смерти Харви она использовала каждую возможность напомнить себе о вине отца. Боже, ведь его уже пятнадцать лет как нет на свете… Она давно примирилась со своим детством — зачем будить старую боль?

— Должно быть, тебе было несладко. — Каттер уже достаточно наслушался об ее отце. Только не от нее. — Я вот, уже взрослым, не справился с женой-алкоголичкой. Представить себе не могу, что делал бы ребенком.

— Когда я была маленькой, это меня вообще не беспокоило. Думала, все отцы такие. Он приходил домой… я говорила тебе, что он продавал лекарства? Он покачал головой, и она продолжила:

— В общем, он приходил домой, уже приняв несколько рюмок с каким-нибудь клиентом, и был таким очаровательным, таким веселым… Отец был самым очаровательным человеком, которого я встречала, — неважно, пьяница или трезвенник. Конечно, повзрослев, я поняла. Но когда он смотрел на меня, улыбался и называл Лютиком… Такому человеку можно было все простить. И мама прощала — снова и снова.

Так же и он прощал Маршу — снова и снова. Потом ругал себя, клял — мог бы сделать больше, чтобы помочь ей. Будь он лучшим мужем, безупречным человеком… Этот развод стал для него первым тяжелым уроком, первым доказательством, что жизнь гораздо сложнее, чем ему представлялось.

— Я уверен — Бланш делала все возможное, Адриана.

— Да, это так. — Она сорвала одуванчик, пушистый, ярко-желтый, и отложила в сторону, потом снова взяла и принялась теребить, разглядывая желтые лепестки. — Помню, они часто ходили на танцы — мама выглядела роскошно: в красивом платье, туфлях на маленьком каблучке, с пышно взбитыми волосами… А папа — в белом костюме, с черным галстуком-бабочкой. Волосы он гладко причесывал. — Она слегка улыбнулась, не поднимая глаз от одуванчика. — Они были прекрасной парой. А потом они приходили домой…

Ее беспокойные пальцы замерли.

— Папина речь уже была бессвязней, он путался в словах. А у мамы каменело лицо, губы поджимались. Ну, ты же знаешь мою маму… — Адриана невесело рассмеялась. — «Все в порядке, дорогая, твой отец просто шутит. А сейчас пойдем — поможешь мне снять платье». И мы шли с ней в ее комнату и притворялись, что все отлично.

— У нее был свой способ справляться с этим. — Никогда бы Каттер не подумал, что станет защищать Бланш.

— Да, знаю, — кивнула Адриана. — Но подростком я думала, что она глупа. Слаба и глупа, раз спускает ему это. Я забывала об одной вещи, самой важной… — Адриана встретилась с его взглядом. — Она любила его. Несмотря ни на что, она его любила. И я тоже любила его.

Слова жгли ей горло. Когда в последний раз она произносила такое вслух?

Каттер молчал, терпеливо глядя на нее.

— Просто… я всегда чувствовала себя виноватой в том, что… — она поискала слова, — любила кого-то столь порочного. Чувствовала себя предательницей по отношению к маме. Словно это я позволяла ему снова и снова мучить нас. Но все же…

— Понимаю, — тихо проговорил Каттер. И она видела — он и правда понял.