Вайзер Давидек - [46]

Итак, у нас была инструкция и парабеллум без магазина и без курка, а также много добрых намерений и еще лучших предположений. Вайзер перестал быть чудотворцем. С легкостью и свободой, типичными для юного возраста, наши мысли о нем повернулись в сторону Робина Гуда или майора Хубаля,[8] а не в сторону халдейского мага либо ярмарочного фокусника. И ничего с этим не поделаешь.

Тренировки, однако, были отложены. На другой день начиналась неделя молитв за благополучие земледельцев – так назывались богослужения об установлении гармонии в природе, то есть о дожде. Сначала матери во всех домах мыли и наряжали детей. Потом мужья надевали белые рубахи, а некоторые, невзирая на жару, повязывали еще и галстуки и натягивали черные выходные костюмы. Наконец, обрызгавшись одеколоном, который при тридцати двух градусах все равно не забивал запаха пота, они выводили свои семьи на улицу, и пешком или на трамвае все верующие направлялись к оливскому кафедральному собору. Присутствовать на первом торжественном богослужении обещал сам епископ, и всем было интересно, с какими словами обратится он к измученным людям. Последующие службы должны были проходить в отдельных приходах ежедневно в шесть вечера. Все это я узнал от матери, взбудораженной с самого утра. Она не позволила мне даже отлучиться больше чем на полчаса, наверно опасаясь, чтобы я куда-нибудь не запропастился. Уже на подходе к собору я услышал молитвенное пение тысячи голосов. А потом, когда я уже стоял в длинном и узком, как ладья викингов, нефе, пение, молитвы, гудение органа, запах пота, одеколона и кадильного дыма смешались в одно грандиозное моление о дожде и предотвращении неурожая в полях и в заливе. Делегация земледельцев и рыбаков стояла на коленях в первом ряду. Все взгляды были обращены на них, словно их молитвы обладали самой большой силой.

– Во времена языческие, – говорил епископ, утопавший где-то далеко в золотых гирляндах амвона, – когда наступала засуха, наши предки приносили кровавую жертву, чтобы умилостивить своих богов и выпросить у них дождь! Но мы, на которых Бог излил свою милость и любовь в лице Девы Марии и Ее Сына, мы, которые исповедуем Евангелие, свободны от предрассудков и ложной веры. Христос, который за нас пролил кровь, принес жертву великую и всеобъемлющую, Христос выслушает наши покорные просьбы о благополучии земледельцев, рыбаков и всех нас!!!

Загудел орган. «Святый Боже, святый, всемогущий, святый, бессмертный, помилуй нас!» – вырвалось из тысячи глоток. Пели все, и я уверен, что епископы, прелаты и вельможи с больших портретов, которые висели на стенах, пели тогда вместе с нами.

– Возлюбленные во Христе, – продолжал епископ, – грех часто приводит нас на дурной путь и уводит от Бога. И тогда Бог испытывает нас, чтобы мы опомнились, вернулись на стезю добродетели и любви, чтобы мы отбросили лжепророков и всяческие искушения!!!

«От глада, войны и нежданной смерти избавь нас, Господи!» – звучало под высокими, как небо, сводами.

– Задумаемся все вместе, – призывал епископ, – сколько зла, греха и беззакония поселилось в наших сердцах и как сильно разгневало это Господа, который нас испытывает! Сколько из нас стали поклоняться мамоне, разврату, фальшивым идолам, сколько из нас в своем упорстве и глупости отринули веру и Бога ради легкой – как надеялись – жизни? Сколько из вас – спрашиваю я?!?!?! – В соборе наступила глухая тишина. Опущенные головы покорно принимали горькие слова пастыря. – Я отвечу: многие из вас, мои милые, многие из вас грешили против заветов Господа, многие из вас на дурную сошли дорогу! Потому мы молим, с раскаянием и сожалением в сердцах, молим Деву Марию, чтобы выпросила нам прощение у Сына и Отца, просим об обильных милостях небесных, с которыми и земных благ будет предостаточно, аминь!

После слов пастыря еще мощней, с удвоенной силой зазвучал орган, и храм наполнился до краев молитвенным «Слушай, Иисусе, как молит тебя народ, слушай, слушай и сотвори с нами чудо!» Люди украдкой утирали слезы, а я смотрел назад, где ангелы с кривыми, как сабли, трубами, среди огромных вращающихся звезд, с толстощекими, как у купидонов, лицами дули в свистульки, раздували волынки, звонили в колокольчики, гремели треугольниками и тарелками, где все это золотое, серебряное, мраморное и деревянное звучало, двигалось и играло во славу вечную.

Вечером над городом пронеслась гроза, первая в то лето, и все усматривали в этом знак Божий, а также знак особой святости его преосвященства епископа. «Если бы не он, – говорили, – не упало бы ни капли дождя». Но ливень не продлился и получаса, и сразу же после него распогодилось, и все оставалось как прежде – смрад от «рыбного супа» в заливе, духота в воздухе и сушь на земле. На другой день утром я стоял в магазине Пирсона, куда мать послала меня за картошкой, и слушал, что говорят женщины в очереди.

– Да-да, моя золотая, – доказывала одна, – если бы все приняли причастие, лило бы три дня и три ночи.

– Да разве можно людям верить? Кто-то вроде и в костел ходит, будто даже молится Пресвятой Деве, – раскипятилась другая, – а дома и на работе обо всем забывает. После получки напьется как свинья, а когда секретарь спросит насчет убеждений, сразу отвечает, что только в Маркса верит, будто бы для рабочего люда эта вера надежнее, чем Евангелие!