Вавилонская башня - [84]

Во дворе бывшей Куйбышевской больницы слышался раскатистый весёлый смех, хриплые гортанные возгласы и задорное, отрывистое пение. Четверо «красноголовых» выводили из ярко-оранжевого автобуса пожилого ронина – бродячего самурая. Рядом с самураем шагал гэнин, то бишь ниндзя нижнего звена из клана Кого. Ни тот ни другой не сопротивлялись.

– С чем же сравнить

Тело твое, человек,

Призрачна жизнь,

Словно роса на траве,

Словно мерцанье зарниц… —

напевали они хором для полного удовольствия знатоков японского языка и поэзии.

При этом последователь кодекса Бусидо совершенно не обращал внимания на тот печальный факт, что бесценный фамильный меч-катану, до коего дотрагиваться позволялось только друзьям, только с его хозяйского разрешения и не иначе как через кусок шёлка, тащил под мышкой небритый сержант в милицейском полушубке, а одетый в черный «синоби-седзоку» – классический, как из фильма, маскировочный костюм ниндзя – ночной оборотень-убийца дружески обнимал его за плечо, явно не памятуя, что при иных обстоятельствах попутчик обрёк бы его на медленную, бесконечно мучительную смерть…

Скоро песня затихла в глубинах приёмного покоя, а Шихман со Звягинцевым направились в справочное. Там передачу для прибывшего номер такой-то у них с радостью приняли, обнадёжили, что больной уже пришёл в сознание после операции и, самое удивительное, находился, похоже, во вполне вменяемом состоянии. В свидании, правда, почтенным учёным категорически отказали. Для этого требовалось специальное разрешение.

– Вы же взрослые люди, должны понимать, у нас учреждение особое, – непререкаемо заявила очкастая медсестра, заведовавшая окошком с надписью «Не стучать». – Кроме того, пускаем строго по одному, а один посетитель у него уже сидит.

– Кто?! – ужаснувшись, разом спросили Звягинцев и Шихман, но окошко со стуком захлопнулось. Таких справок здесь не давали. Седовласые мужчины беспомощно переглянулись… Обоих посетила одна и та же мысль. О хомяковских бандитах, явившихся то ли добивать Кратарангу, то ли выпытывать у него какие-то сведения. Столь же синхронно они повернулись к Виринее, возлагая на неё последнюю надежду… Но в это время снаружи послышалось породистое урчание ещё одного дизеля, и рядом с их «восьмидесятым» воздвигся второй, тютелька в тютельку такой же. Ну не мог же, в самом деле, Евгений Додикович Гринберг допустить, чтобы некий пожилой соплеменник катал его Виринею на ничего не боявшемся внедорожнике, а он, Евгений Додикович Гринберг, такой возможности не имел?

Вот деликатно квакнула сигнализация. Войдя в вестибюль, майор Грин жестом фокусника вытащил из нагрудного кармана пачку спецпропусков. Естественно, фальшивых, но таких, что без специальной аппаратуры от настоящих не отличишь. Даром ли они с Борькой вылавливали образцы из местами засекреченных и даже заминированных бездн Интернета, а потом распечатывали и заполняли? Самым большим затруднением для двух бывалых шаромыжников явилось, представьте, добывание такой же поганой бумаги, на которой были отпечатаны оригиналы, но чего не сделаешь ради любимой.

Словом, получилось так хорошо, что Евгений Додикович со свойственной ему практичностью даже подумал, а не перейти ли на печатание денег, но потом мысленно махнул на это дело рукой. Не в деньгах счастье. И даже не в их количестве.

Счастье состояло в том, чтобы с небрежным поклоном вручить один из пропусков Виринее и галантно предложить ей ручку:

– Позвольте вас проводить?

Операцию, насколько было известно Льву Поликарповичу, Кратаранга перенёс тяжелейшую. Поэтому профессор стихийно ожидал увидеть перемещённого бледно-восковым – один нос, торчащий из серых подушек, – и, возможно, вменяемым, но вполне чумовым после наркоза.

К его радостному изумлению, Кратаранга сидел в постели и, ловко действуя одной рукой, с аппетитом уплетал домашние пирожки, запивая их тоже далеко не больничным бульоном, доставленным в термосе. Рядом стояла Ефросинья Дроновна Огонькова. Она держала большую расчёску и дожидалась, пока подопечный поест, чтобы расчесать его спутанную белую гриву.

Она и была тем единственным посетителем, которого к нему допустили. Между прочим, стояла она не просто так, а в боевой стойке, и во взгляде, обращённом на дверь, читались тревога и готовность защищать раненого от любого врага.

– Их Кратарангой зовут, – опустив расчёску и отчего-то густо покраснев, сообщила она новоприбывшим. – Они мне сами сказали.

«А мы уже знаем», – могли бы ответить Шихман, Звягинцев, Гринберг, Виринея и Евтюхов. Но не ответили: врождённая деликатность помешала.

– Он совсем нормальный и уже сам встает, хотя официальной экспертизы ещё не было, – вернула их к суровой реальности ключница, сопровождавшая визитёров. – Однако, если что, вон там около двери красная кнопка!

Для верности она вытянула палец, доступно показывая, как следует нажимать на тревожный звонок. И, пообещав вернуться минут через сорок, пошаркала вглубь бесконечного коридора.

– Ну как, брат, здоровьишко? – Евтюхов без лишних разговоров с ходу распахнул потертый портфель, с которым обычно ходил в лабаз за водочкой, и принялся выгружать на тумбочку харч, купленный без всяких оглядок на «можно – нельзя», зато от чистого сердца. – Знаем мы эти больничные рационы, заворовались они все…