Вавилон. Месопотамия и рождение цивилизации, MV–DCC до н. э. - [31]

Я написал замечательный рассказ и помог распространиться славе Вулли, за которую он соперничал с египтологом Говардом Картером; его открытие гробницы Тутанхамона в Долине царей в 1922 г. сделало его имя известным всем. Но сообщение Вулли не было совсем правдивым. Потрясающе блестящий очерк, написанный пятнадцатилетним школьником Джейкобом Гиффордом Хедом, который получил Оксфордскую премию Уэйнрайта за ближневосточную археологию в 2004 г., указывает на то, что на самом деле раскопками руководил помощник Вулли Макс Маллован (который позднее стал «мистером Агата Кристи»), и его педантичные записи дают совершенно иной и гораздо более сдержанный отчет. Молодой очеркист цитирует письмо от 1928 г. в Верховную комиссию Ирака от чиновника министерства иностранных дел, в котором выражается желание «стимулировать интерес к археологии в Ираке и способствовать привлечению средств для дальнейших раскопок», и делает вывод о том, что Вулли был заинтересован в самостоятельной публикации и свою версию рассказа о Потопе он выдвинул с целью разрекламировать «себя и свою тему в глазах общественности».

Любой ученый, столкнувшись с необходимостью привлечь финансы к сфере своей деятельности и получив предупреждение от вышестоящих типа «опубликуй или умри», несомненно поймет, почему Вулли все приукрасил. Ведь кто хоть немного этим заинтересовался бы, если бы он объявил, что нашел доказательства не Потопа, а наводнения, которое затопило Ур много веков назад? Или о том, что такие же пласты различной толщины, нанесенные наводнением, но относящиеся к другим отрезкам времени, можно найти во многих, хотя и не во всех южных городах? В некоторых местах раскопок, вроде Эриду, расположенного всего в 11 км от Ура, вообще не нашли никаких следов наводнения.

Тогда почему, спрашивают те, которые верят в Потоп, все древние на Среднем Востоке сходятся в том (даже если отдельные детали разнятся), что когда-то произошло одно сильнейшее наводнение, которое разрушило весь их мир, оставив лишь горстку выживших? Такое событие, как это, со всеми его ужасами никогда не осталось бы забытым, когда бы оно ни произошло. Предание о нем передавалось бы из поколения в поколение до тех пор, пока в конце концов не было бы записано в различных версиях.

Лежала в основе рассказа настоящая катастрофа или нет, но существовала и более веская причина, по которой жители Междуречья рассказывали и пересказывали историю о Потопе: он сыграл решающую конструктивную роль в формировании взгляда древних на свою историю. Для шумеров Потоп стал границей между периодом отсутствия письменности и этапом, когда она уже появилась, между эпохой фольклора и эрой истории. Это была бездна, отделявшая времена, когда вся Месопотамия следовала культурному и идеологическому примеру Урука, от следующей эпохи, когда Шумер, расположенный на самой южной оконечности Месопотамской равнины, стал страной отдельных городов-государств, у каждого из которых оказалась своя судьба.

Археология рассказывает нам о важных изменениях, произошедших около 3000 г. до н. э. Внезапно – или это так кажется – контакты между многими центрами цивилизации, разбросанными по всему Междуречью, прекратились. Торговые пути, вроде тех, которые вели к афганским копям лазурита, были обрублены. Урукские дальние поселения исчезли из региона: из Ирана, Сирии и Анатолии. В городах и деревнях за пределами юга жители вернулись к прежним обычаям. Вновь установились прежние пищевые предпочтения, счет был заброшен, искусство письма забыто. Обнаруженные в центре Урука захоронения наводят на мысль, что меньше внимание стало уделяться сельскому хозяйству: в зерне полно сорняков, почва засолена. Резко сократилась средняя продолжительность жизни. Сельские поселения были заброшены, люди либо искали убежища в городе, либо становились кочевниками. В самом Уруке земли, принадлежавшие храмам, перешли крестьянам. Монументальные постройки Эанны были разрушены и заменены террасами и легкими конструкциями из тростника.

Все признаки указывают на крах урукской идеологии – квазиуравнительного общественного строя и командной храмовой экономики, которая веками с успехом обеспечивала культурное господство города. Причинами катастрофы назывались обычные «подозреваемые»: изменение климата принесло более холодную и сухую погоду – больше не выпадало достаточно дождей, чтобы напоить водой предгорья напрямую или удерживать ее уровни в реках достаточно высокими для успешной ирригации; завистливые и враждебно настроенные чужестранцы устраивали набеги и вторжения: вокруг дальних поселений были обнаружены массивные укрепления. Типичными стали крепостные валы толщиной более 3 метров со сторожевыми башнями наверху, пронизанные воротами, продублированные крепкой кирпичной стеной высотой 4,5 метра позади них, которые защищали Хабубу-Кабиру – бывшую колонию Урука на берегах Евфрата в Северной Сирии.

Это, как водится, просто внешние факторы, связываемые с упадком Урука. Тем не менее есть указания на то, что все ими не ограничивалось. Из нашего времени мы узнаем некоторые наследственные черты, которые могут мешать эгалитарным обществам управлять экономикой; как все то, что начинается как добровольное принятие утопической идеологии, может слишком часто заканчиваться противодействием и бунтом. Последующая тирания почти всегда нестабильна, и обычно результатом является растущая бедность.