Ватага «Семь ветров» - [27]

Так закончил свою речь Каштанов, но лишь поздно вечером, вспоминая события дня и обдумывая их, он понял, что этой своей странной речью он отвечал самому себе, на глубокие свои сомнения отвечал.

Сомнения же были такого рода: а не занимается ли он, Каштанов, никчемным, мелочным делом? Его друзья и соседи по дому разрабатывают новые марки стали, проектируют и делают электроизоляторы; натянув на себя всевозможные одежды, лезут в горячую печь, чтобы починить ее… А он? Чем он занимается? Чему радуется? Что считает великим открытием?

Да мужское ли все это дело? Не смешно ли он выглядит? Мог бы, например, он с увлечением рассказывать о своих открытиях друзьям?

И хотя он произнес целую речь, отвечая себе, и хотя на каждое предполагаемое возражение была у него и своя мысль, все же сомнение не покидало Алексея Алексеевича, и оттого охватывала его тоска. Он не до конца еще верил в свою работу, с ним происходило то же самое, что происходит с каждым писателем, художником, режиссером: им ТРУДНО до конца поверить в свою работу, пока они не увидят результата.

Но все эти сомнения приходили к Каштанову по ночам.

Днем же он все время проводил с ребятами, и ему было с ними хорошо, до того хорошо, что он порой обвинял себя в эгоизме, жалея всех других людей, которые лишены счастья целый день проводить с детьми и отдаваться им до конца.

На большой перемене учителей ждал еще один сюрприз: учительская была превращена в уютную чайную. Девочки колдовали у электрического самовара, мальчики внесли огромный торт, хор девятиклассников провозгласил:

— Девятый дежурный приветствует вас! Забудьте о детях хотя бы сейчас!

И устроители чайной скромно удалились, оставив учителей спорить, удивляться и мечтать о том, что, может быть, так теперь в школе будет всегда?

— Нет, не будет, — говорил Каштанов, которого все поздравляли, словно он-то и был настоящим именинником в этот день. — Всегда так, к сожалению, не будет, — повторял Каштанов. — Но что-то из этого дня запомнится и нам и им, не так ли? И согласитесь, что мы сегодня видим каких-то других ребят, так давайте не забудем этого, давайте и всегда видеть их такими или по крайней мере помнить, что они могут быть и такими!

А в это время к Игорю Сапрыкину, ответственному за сбор информации, сбегались гонцы с сообщениями из классов:

— Двоек нет!

Игорь хмуро принимал сводки, боясь радоваться заранее, и, оглянувшись, на всякий случай показывал каждому посланцу кулак: смотрите там!

Но если читает эту книжку кто-нибудь из учителей, то скажите, коллега: поднялась бы у вас рука поставить двойку в такой день? Не захотелось бы вам вызывать одних только отличников? А если кто и оказался бы не на высоте, то разве вы не отпустили бы душу грешника на покаяние, не сказали бы: «Ладно, сегодня я тебя прощаю, но в другой раз…»?

Вот так же и учителя 18-й школы Электрозаводска поступали в этот день. Всем ведь хочется передышки, нельзя воевать бесконечно.

Елена Васильевна Каштанова, заканчивая урок литературы, тоже произнесла речь перед девятиклассниками, хотя и не такую обстоятельную, как ее муж.

— Я хотела бы поделиться с вами одной мыслью, ребята, — сказала она. — В мире нет больших и малых дел, это различение совершенно неверно. У всех добрых дел одна основа, и потому они принципиально неразделимы. Движение человеческого сердца навстречу другому человеку — малое дело? Утешение в горе, помощь в затруднении, украшение хотя бы одного дня человеческой жизни — разве это малые дела? Всякое добро — великое дело. Добро, как и любовь, не бывает малым, добро, как и любовь, всегда велико!

— Вы обещали меня вызвать! — прервал учительницу Козликов.

— Я не забыла, Володя. Иди к доске.

Добился! Добился! Козликов пулей вылетел вперед — ко тут, увы, раздался звонок с урока.

— Как жаль, — сказала Каштанова. — Но завтра уж я тебя спрошу, завтра я тебя первым спрошу!

У Козликова оставался один шанс — химия, и он решил ни за что не упускать его. Учительницу химии Инну Андреевну он встретил у доски и так и стоял, пока класс здоровался с учительницей.

— В чем дело, Козликов? — спросила Инна Андреевна, отметив отсутствующих.

— Хочу отвечать, — сурово сказал Козликов.

— Ну, девятый дежурный… Вот это действительно чудо — Козликов хочет отвечать! Прекрасно! Сейчас я тебя спрошу…

Класс ахнул.

Костя Костромин смотрел на Козликова невозмутимо.

Маша Иванова шепнула: «Не бойся!»

— Нет, я ему покажу! — не вытерпел Саша Медведев.

Даже Фокин с Романом Багаевым смотрели с интересом — что теперь будет?

— Снайпера надо, — сказал Фокин и прицелился в Козликова.

Инна Андреевна посмотрела на класс, потом на Козликова.

— Расскажи мне, Володя…

— А я не знаю! — поспешно и радостно объявил Козликов.

— Чего ты не знаешь?

— Ничего не знаю!

— Как, совсем ничего?

— Ни вот столько! Ничего!

— Но это же… — Инна Андреевна поднялась в глубоком волнении и обошла Козликова кругом. — Козликов, Володя, ты действительно убежден в том, что ничего не знаешь?

— Эта… Убежден!

— Но тогда ты… Тогда вы, Владимир Козликов, — Сократ! Это Сократ однажды сказал: «Я знаю, что я ничего не знаю». С тех пор никому не удавалось повторить эти. замечательные слова, все люди думают, будто они что-то знают. Вы сделали потрясающее заявление, Владимир Козликов! Ваше имя украсит школу!