Василий Шуйский - [108]

Подтверждая слова гетмана о том, что царь Василий Шуйский тоже просит «милосердия и милости», бывший русский самодержец низко склонил голову перед королем Сигизмундом III в поклоне, коснулся правою рукою «до земли» и потом поцеловал свою руку. Другой брат князь Дмитрий бил челом один раз до самой земли, а третий — князь Иван — уже «троекратно бил челом и плакал». Позор князей Шуйских на этом еще не закончился. Они согласились на этот ритуал, чтобы спасти свою жизнь, и должны были пройти его до конца. Представленные на сейме все же «не как пленники, но как пример переменчивого счастья», они получили королевское «прощение». После чего царь Василий Шуйский и его братья «были допущены к целованию королевской руки и целовали ее». Теперь слезы навернулись уже на глаза других участников сейма. Однако чувства тех, кого растрогала речь гетмана Станислава Жолкевского и «величие короля», были другого порядка, чем слезы, потрясшие младшего из братьев, князя Ивана Шуйского.

Князья Шуйские должны были молча выслушать еще речь коронного подканцлера Феликса Крыйского, объявлявшего волю короля и отвечавшего на речь гетмана Жолкевского: «Бывало ли, пан гетман, когда-либо в Польше такое торжество на этом месте, это видно из самой сущности и важности его. Прежние триумфы и победы совсем малы и бледны в сравнении с настоящим; о нем прежде нельзя было и мечтать. Государя московского поставить здесь, привести сюда губернатора всей земли, главу и правительство той державы отдать своему государю и отечеству, — вот что необычайное и новое, вот в чем и каковы замечательный ум гетмана, мужество рыцарства и счастие его королевской милости. Далеко заходило копыто польского коня…»[515] Так же далеко, как и красноречие оратора… Это мы уже продолжим от себя, оборвав цитату, чтобы не утомлять читателя бесконечными славословиями Сигизмунду III, звучавшими в тот день на разный лад. Не так был прост князь Василий Шуйский, о котором заметили, что во время таких речей в его глазах мелькала усмешка. Но ирония — это единственное оружие обреченного.

Король пообещал, что князей Шуйских будут «содержать со всем почетом», и даже подарил им какие-то дорогие одежды, назначив «стражу из благородных лиц». Настоящие чувства нахлынули на князей Шуйских, когда они остались все вместе одни, на дворе королевского замка[516]. В этот момент и бывший царь, и его братья, и даже те, кто только смотрел на них со стороны, не могли сдержать одних и тех же слез человеческого сострадания.

3 ноября 1611 года король Сигизмунд III выдал официальный акт о включении в состав Речи Посполитой завоеванных земель «Северского княжества вместе с землею и крепостью Смоленскою, отобранной от Москвы», и объявил о своих планах продолжать «начатое великое и многотрудное дело». Получение московской короны продолжало оставаться в планах короля, а его «право» на войну получило подробное обоснование. В торжественном акте 3 ноября было немало сказано и об обидах, нанесенных Василием Шуйским Польской Короне и Великому княжеству Литовскому как во время переворота против Лжедмитрия, так и потом из-за задержки послов Речи Посполитой и других пленных: «Вознамерившись уничтожить человека, который, ложно присвоив себе имя Иоаннова сына Димитрия, захватил верховную власть, Шуйский хотел вместе с тем насытить исконную ненависть к нашим гражданам». Стремившемуся самому к воцарению в Москве, Сигизмунду III важно было показать, что у бывшего московского царя якобы не имелось никаких прав на престол: «…не принадлежавшую ему княжескую власть захватил он обманом и преступным насилием». Именно этим объяснял король начатую им московскую войну, называя московского князя Рюриковича обычным, частным человеком, узурпировавшим власть: «Недостойно было нашего величия и совсем не отвечало видам государства, чтобы частный человек удерживал в своих руках обладание соседним княжеством, дружественным к нам и находящимся под нашим влиянием. Сами москвитяне, привыкшие повиноваться государям царской крови, очевидно, не были склонны терпеть его, довольно ясно обнаруживая желание иметь царя и властителя из царского рода, и некоторые из знатных призывали нас». Свои действия в Московском государстве король объяснял «правом крови» и говорил, что «ведет свой род по материнской линии от русских князей». Еще его побуждали воевать победы прежних королей, которые «владели этими народами, покорив их победоносным оружием», и «новые обиды», нанесенные королю в правление Василия Шуйского[517].

Слух о судьбе пленного русского царя широко разошелся по всей Европе и достиг турецкого султана. На сейме присутствовали представители многих дворов, в том числе турецкий посол, который, как рассказывали, захотел увидеть во время сейма Василия Шуйского. Сохранилось полулегендарное свидетельство (со ссылкой на неких представителей лифляндской Риги на сейме 1611 года), что такая встреча действительно состоялась. Более того, та подробность, что Шуйского на эту встречу привели «прекрасно одетого в московитские одежды», находит подтверждение в источниках. Но за дальнейшее уже поручиться невозможно. А между князем Василием Шуйским и принимавшим его турецким послом якобы произошел характерный диалог. В ответ на прославление представителем турецкого султана «счастья польского короля» Шуйский заявил «с сердцем»: «Не удивляйся, что я, бывший властитель, теперь сижу здесь, это дело непостоянного счастья, а если польский король овладеет моей Россией, он будет таким могущественным государем в мире, что сможет посадить и твоего государя на то же место, где сижу сейчас я. Ведь говорится: сегодня я, а завтра ты»