Василий Шуйский - [18]

— Сытно ли? — спросил князь.

— Сытно! — ответили весело нищие. — Нам и мясца дают, и маслица. Благослови тебя Бог, Василий Иванович. Уж мы за тебя помолимся с усердием.

Во дворе шла суета. Разгружали возы, распрягали лошадей.

Князь пошел в холопскую, но холопы сами высыпали к нему, приветствуя и кланяясь. Народ все крепкий, хваткий.

— Нет ли каких укоров, недовольств? — спросил князь.

— Слава Богу, никто на твой двор не покушался, Василий Иванович, — ответили ему. — Жили, пока ты был в отлучке, покойно, сытно.

— Жирком-то не заросли?

— Заросли! — смеялись холопы.

— Привез я красных девиц на двух телегах, — сказал князь. — Кто не зажирел, тот жених. Бороды расчешите да рубахи заляпанные поменяйте.

— Спасибо, князь, что о нас, горемыках, помнишь, — поклонились весьма довольно холопы.

В доме кинулись Василию Ивановичу под ноги карлы и карлицы, обступила комнатная челядь.

— Радость наша! Князюшка! Свет Светович!

— Возле крыльца два воза стоят, — сказал князь. — Все, что там есть, — ваше! Да не раздеритесь, Бога ради.

Карлы и карлицы хватали его за руки, прикладывались, а кто и ноги целовал. Протискиваясь к своим покоям, усмотрел бахаря Шумилу, тихо стоявшего в стороне, седого, доброго. Сам к нему подошел:

— Тебе, красное мое слово, икону Иоанна Златоуста привез да связку рыбки сушеной.

В покои, зная княжьи привычки, тотчас явилась ключница Дарья. Подробно сказывала, что прибыло, каков был расход, подала ключи: Василий Иванович любил походить по чуланам, по клетям, посмотреть, сколько и чего у него есть.

— Дарья, — сказал вдруг князь, — а не больно ли много у нас шутов и шутих? Матушка моя любила забавляться с ними, а у меня от них в голове шумит. Брат Дмитрий, помню, горевал, что у него-де всего один карлик.

— Все их дело — под ногами путаться. Малы, а едят больше холопов, — сказала Дарья.

— Так распорядись! Пусть отвезут всех к Дмитрию. Перед первым же праздником и отвези, от меня в подарок. И скажи, Дарья, не больно ли мы нищих балуем?

— Чего ж не больно? Мужики в деревнях так не едят, как наши дармоеды.

— Может, поставить возле каретного сарая избушку, чтоб и зимой жили. Только не по сто ртов, а хотя бы с дюжину.

— Доброе дело! — согласилась Дарья.

— Так ты распорядись… А теперь поди скажи домочадцам, чтоб не шумели. Посплю с дороги.

— А поесть?

— Сначала посплю.

Спать лег как на ночь, разделся, помолился, а прикорнул на минуту. Приснился ему орел: несет чего-то в когтях, а что, непонятно. Да и кинул. И хлоп: угодило брошенное орлом ему на голову. Потрогал — корона. Хотел снять — приросла! Испугался — сон и соскочил.

11

Царь Иван Васильевич вошел в Тронную залу чуть припозднясь, всего с одним только провожатым, с новым своим любимцем Василием Умным-Колычевым. Шел, улыбаясь, но глаза опустивши к земле, высокий, широкогрудый и все еще узкий в талии. Василий Иванович, впервой видя Грозного так близко, перестал дышать.

Веки великий государь поднял медленно, посмотрел на своих рынд, словно души их бестелесные ножом вспорол, и улыбнулся, поверил.

На трон сел просто, поерзал, устраиваясь, положил руки на подлокотники.

Вышел, встал перед троном князь Иван Юрьевич Голицын.

— Великий государь, казанские люди приходили в Муром, били тебе, государю царю, и сыну твоему, царевичу, челом, прося учинить мир и договор.

Дьяк прочитал текст договора, Дума и царь договор утвердили.

— Люблю умных людей, — сказал царь, — вот и в Ливонии смирились бы, и делу конец.

Говорил негромко, но всякое слово было ясно, и все, замерев, слушали сказанное.

Грозный набычился вдруг, лицо побледнело.

— Сколько мне вас просить, чтоб отпустили из казны денег на мой царский двор в Новгороде! Не хочу чистить Москву от измены, как вымел Новгород. Хочу, чтоб стольный град был ближе к границе, ведь наше царство почитают за край земли… После смерти жены моей, царицы Анастасии Романовны, король польский Сигизмунд не дал мне в жены своей сестры, боясь, что она замерзнет в ледовитой Москве.

Бояре слушали, мотали на ус: уж не задумал ли царь искать себе жену среди иноземных принцесс? Четвертая его царица Анна была из рода столь ничтожного, что ее родственников Колтовских не пожаловали даже думскими званиями. Царь пуще собственного ока берег честь великих древних родов.

— Что молчите?! — прикрикнул на Думу Грозный.

Поднялся всего год тому назад возведенный в боярство князь Иван Петрович Шуйский.

— Великий государь! Смени гнев на милость. Не покидай Москвы. Мы головами тебе служим. За что ты не любишь нас?

— Тебя, Шуйский, люблю, а стольный град мой будет в Новгороде. Кто меня любит, поспешайте в Новгород. Прошу денег — избенку себе построить.

Новый распорядитель дел в царстве Борис Давыдович Тулупов сказал царю правду:

— Великий государь, твоя воля! Бери, что есть, да только денег в казне как раз на избу. Может, у сына твоего, у царевича Ивана Ивановича, великого князя Новгородского, в его новгородской казне есть больше? По твоему, великий государь, указу, месяца еще не прошло, как отданы в Отеньский Новгородский монастырь непомерно большие деньги — две тысячи шестьсот рублей.

— Что отдано, то отдано. Новгородская земля, не в пример Московской, являет новых святых. В позапрошлом году, когда я жил в Новгороде, приключился великий ураган. Неистовым ветром возле церкви Флора и Лавра унесло землю, и обретен был гроб святой девицы Гликерии. От ее мощей произошли многие исцеления. Я сам видел четырехлетнего отрока Агафона, сына подьячего, который был от рождения слеп, а приложился к мощам и прозрел… А прошлой зимой писал мне архиепископ Леонид, обретены в Боровичах нетленные мощи блаженного Якова… А ты, Москва, чем можешь погордиться?