Василий Пятов - [8]

— Твоя правда, — спокойно согласился Пятов. — А потому надо придумать особую соединительную муфту. Столько ночей мы с тобой, брат, не спали, что еще две или три — для нас пустое дело, верно? Приладим же мы эту муфту, пожалуй, вот так…

Пятов расстелил чертеж на чугунной доске, лежавшей рядом с машиной, и стал подробно объяснять свою мысль. Под конец он с облегчением произнес:

— Итак, через неделю заработает стан, завертятся эти проклятые валы и первый лист новой брони…— тут он неожиданно осекся и только многозначительно поглядел на своего молодого помощника. Затем он вытащил из кармана часы, быстро отдал распоряжение рабочим и, сложив чертеж, пошел к выходу.

— О, господин Пятов как раз оговорился, — сказал Пиль Колесникову, — броня… Какая в России броня? Ее могут выпускать только в Англии, в моей старой Англии.

— Слишком ты зазнаешься со своей Англией. Еще к нам учиться придете, — сердито буркнул в ответ Никита.

— А причем здесь тогда этот прокатный стан? — не отставал Пиль. — Тогда извольте ее ковать молотом, как у меня в Англии, и я еще буду глядеть, что из этого получится.

— Гляди, гляди, авось глаза проглядишь, — насмешливо ответил Никита.

Вечерело. Рабочие, кончив смену, толпой выходили из заводских ворот. Все в их облике говорило о чрезмерной усталости: медленная, вялая походка, согнутые спины, на которых коробом стояли просоленные от пота рубахи, красные обожженные лица. Вот небольшая группа их отделилась от толпы и направилась к дому, где жил управляющий. У самого дома рабочие догнали Василия Степановича.

— Выслушай нас, Василий Степанович, сделай милость, терпения нашего нет больше, — твердо проговорил, выступая вперед, высокий молодой рабочий. Черные кудри упрямо падали ему на лоб, от волнения покраснел длинный рубец, рассекавший щеку.

— Да в чем дело, братцы? Говори, Петр, — сказал Пятов, входя в дом и приглашая всех следовать за собой.

— Недели две назад лавочник наш солонины невесть откуда привез, да такой, что не только есть — мимо лавки пройдешь, так с души воротит, — горячо заговорил Петр Воронов. — У многих с того, знать, цинга началась. Тебя как раз не было, на Клименковский завод уезжал. Мы к Никифору Петровичу. Убирай, говорим, свою солонину, от нее не только что человек — собака сдохнет. «А что ж, говорит, я вам в долг гусей с яблоками давать должон?» А нам и деться некуда, денег-то контора, почитай, три месяца не платит. Собрались мы опять между собой, так, мол, и так, ребята, прах ее возьми, солонину-то. Сделали складчину и купили эту солонину да в реке потопили. Так что же ты думал, Василий Степанович? Вчера опять она в лавку попала, проклятая!

Пятов слушал молча; при последних словах он удивленно взглянул на говорившего.

— Вишь как, — ответил Воронов на его немой вопрос. — Пошел Никифор Петрович, как нарочно, на это место рыбу ловить, так неводом солонину и выудил. А она, значит, в воде-то вымокла, дух, значит, не тот — вот он ее за свежую и стал продавать.

— Уйми лавочника, Василий Степанович, житья от него нет, с голоду и так дохнем. Уйми его, окаянного, пока не поздно, — глухо, со скрытой угрозой проговорил один из рабочих. — А то сами управу найдем, ни урядников, ни солдат не побоимся. Уж однажды случилось такое дело. Но тебя уважаем…

Пятов смотрел на рабочих и напряженно думал, как им помочь. «Выгоню мерзавца с завода, хоть и все губернское начальство против меня подымется, — решил он. — Но это не все. Денег-то в конторе — ни копейки. Ох, Ефим Козлов, и оставил же ты мне наследство…»

— В сговоре с управляющим старым, с Козловым, был он, кровопивец, на паях нас, как липку, обдирали, — взволнованно снова заговорил Воронов. — Но как есть ты теперь управляющий… А уж мы всем миром…

В этот момент Пятов вспомнил: вернулась Варя. Она, наверно, выполнила его поручение. Он поднялся со стула и твердо сказал:

— Идите спокойно домой, братцы. Все сделаю, а через неделю произведу с вами полный расчет.

***

Варя никак не могла решить для себя один очень важный и так мучивший ее вопрос. «Вдруг как в самом деле люблю, — со страхом думала она. — А он, оказывается, вовсе меня и не любит. Что я тогда делать буду? Люди, небось, и не поверят, скажут, ей охота женой управляющего стать, над ними командовать». И Варя в сотый раз начинала перебирать в уме все события последних двух лет, с того дня, как Пятов впервые появился на Холуницких заводах. Каким непонятным представлялся ей вначале этот человек. Ведь сколько козней строил новому механику Ефим Козлов. А Пятов ходил веселый, довольный, держался смело. Однажды он заметил, что смотрители кричного завода обвешивают рабочих, принимая выделанное ими за день железо, и нарочно снижают его сорт. Какой шум он поднял: отказался подписывать очередной рапорт хозяйке и добился своего. В тот вечер он впервые зашел в гости к отцу и, когда Варя, возвратившись с огорода, начала собирать ужин, внимательно и, как показалось ей, лукаво следил за ней все время. А потом они встретились на свадьбе у кричного мастера Сергея Блинова; Варя тогда много пела и плясала, и Василий Степанович глядел на нее веселыми и ласковыми глазами. В другой раз, во время болезни отца, она пришла в контору, чтобы получить для него муку. Ей ничего не дали. Она плакала, но не уходила, а старший писарь раскричался и затопал на нее ногами. В это время вошел он, Пятов. «Кому не даешь муки, чернильная душонка! — до сих пор звенел у нее в ушах его гневный голос. — Першакову, первому мастеру на заводе? Чтоб дать немедля, иначе я тебя выгоню вон!» И слышавший все из соседней комнаты Козлов даже не посмел вступиться за своего любимца. На следующий день Василий Степанович пришел навестить отца. За чаем он весело рассказывал о последних заводских новостях и не сводил с Вари смеющихся, ласковых глаз. А прошлой зимой, в мороз, она пошла к тетке на Клименковский завод, и по дороге ее случайно нагнал Василий Степанович. Он тогда усадил ее в сани, заботливо укутал в свой тулуп, а сам, чтобы согреться, долго бежал, ухватившись за край саней, и всю дорогу весело шутил. Как счастлива была Варя, когда на обратном пути он нарочно заехал за ней и они вместе отправились в Холуницы.