Василь Быков - [23]

Одно дело умело воевать, сознавая всю противоесте­ственность самой войны, и совсем иное — использовать саму жестокость обстановки, времени в собственных ин­тересах, за что другие должны платить жизнями. Ведь Бритвин возле Круглянского моста стремится восстано­вить свою пошатнувшуюся карьеру, но именно за счет других и — что хуже всего — ценой жизни маль­чишки.

Это и есть тот нравственный рубеж, который разде­ляет и даже противопоставляет у В. Быкова людей, вро­де бы воюющих рядом: Маслаков, Степка, подросток Митя, не перекладывающие свою тяжесть на других, не ищущие ничего для себя в войне,— это одна нрав­ственная линия, и Бритвин с его "тенью" Данилой — совсем другая.

В. Быков не боится "притчеобразности", чтобы пока­зать это, показать, убедить, какая опасность грозит, если возобладает "бритвинщина". Ощущение "притчеобраз­ности" даже подчеркнуто в повести: тем, что вводятся рассказы-"притчи" сначала Маслакова, а потом и Брит­вина. И в каждом из этих рассказов — жизненная пози­ция людей. (И даже "мораль" присутствует, и этого не боится писатель.)

Маслакова (и Степки Толкача) позиция: "Знаешь, тут дело совести. Одному хоть весь мир в тартарары, лишь бы самому выкрутиться. А другому надо, чтобы по совести было. Наверное, свою вину чувствовал перед людьми".

Бритвина взгляд: "Рисковать? Знаешь ты, умник, что такое война? Сплошь риск, вот что. Риск людьми. Кто больше рискует, тот и побеждает. А кто в разные там принципы играет, тот вон где!.. Терпеть не могу этих умников. Просто зло берет, когда услышу, как который вылупляется. Надо дело делать, а он рассуждает: так или не так, правильно — неправильно. Не дай бог неви­новному пострадать. При чем невиновный — война! Много немцы невиновных ищут? Они знай бьют. Стра­хом берут".

Да, в "притчеобразности" всегда есть определенный художественный риск. (Мы, таким образом, возвращаем­ся к проблеме, затронутой в начале статьи.) Заостряя мысль, свою нравственную позицию до "притчи", оголяя их, автор может впасть в нравоучительность, дидактику, тем самым не только упрощая реальность, но и лишая свое произведение той действенности, во имя которой он мысль-то и заострял. Как бы ни внедрялась в сознание читателя заостренная, но публицистическая, "откры­тая" авторская мысль, идея, она не проникает в те глубины сознания и чувства читателя, куда западают (как бы без всякого усилия, старания) мысли, выраженные ис­тинно поэтически, художественно.

Но в том-то и дело, что мысль и чувство у Быкова спаяны, слиты — это все не "головное", а выстраданное самим художником. И кроме того, нравственный кон­фликт в повести "Круглянский мост", как и в других его повестях, это конфликт людей реальных, живых, кото­рых читатель успевает полюбить или возненавидеть, ге­рои Быкова — характеры, полнокровные, убедительные. Реальный мир в "Круглянском мосте" достаточно богат, многообразен. Да, он придвинут талантом писателя к на­шему читательскому зрению, укрупнен в каких-то глав­ных деталях, но сделано это по-быковски точно, неожи­данно, вещно.

Нравственный спор в повести "Круглянский мост" и подчеркнут, но и достаточно погружен в само действие, в события, в психологию...

Вот уже возле моста четверо партизан. Сначала боевую операцию ведет Маслаков. Да, не наилучшим обра­зом все складывается у партизан. И по вине самого Мас­лакова, но и по вине случая, который во всех войнах ходил в чине генеральском. Может быть, слишком "про­стой" план был у Маслакова: быстренько выйти к не охраняемому днем мосту, полить бензином и поджечь? Маслаков действует тут не как новичок, а именно как многоопытный подрывник, который не раз проверил на деле, что в особенной простоте плана как раз может за­ключаться его хитрость. Кто это ждет, что ты днем пой­дешь,— вот и шанс твой! Но против Маслакова срабо­тала случайность — тот самый генерал-случай, который не один план на войне загубил.

Какой-то шальной полицай оказался возле моста. Выстрелил, убил Маслакова, поднял на ноги гар­низон.

Самая простенькая, "прогулочная" операция опыт­ного подрывника Маслакова стоила ему жизни.

Из этой трагической случайности Бритвин постарал­ся извлечь немалый капитал — в оправдание своей жиз­ненной философии. После стычки у моста начинается другая часть операции: бритвинская. Что-то резко изме­нилось в мире для Степана Толкача. Он идет искать те­легу под раненого, находит Митю с его конем, возвра­щается и узнает, что Маслаков уже мертв, что нет боль­ше самого нужного, близкого человека, и замечает, что вроде бы изменилось что-то в Даниле, в Бритвине. Даже "шаг вроде изменился" у Данилы: Степка услышал это или, может, почувствовал".

"И тогда он заметил, что Данила уже в сапогах. На Бритвине справная телогрейка, у этого сапоги — все уже поделено. Ну что ж! Это было слишком обычно в их жиз­ни: вещи, как всегда на войне, переживали людей, пото­му как, наверно, обретали большую, чем люди, цен­ность".

Хоронят Маслакова, "закапывают". Слово Брит­вина резануло Степку: Маслаков все еще живой для него.

"Там, разворотив сапогами свежую землю, поверну­лись вдоль узкой могилы и начали опускать. Это было неудобно, тело всей своей тяжестью стремилось в яму. Степка придерживал его за холодную, плохо разгибаю­щуюся руку. Опуская, перебирал пальцами по кисти, по-прежнему перевязанной грязным бинтом, и, ухватившись за нее, испугался: показалось, причинил боль. Тут же понял нелепость своего испуга, но за перевязанную кисть больше не взялся..."