Вашингтонская история - [96]

Точно одержимый — Фейс никогда прежде не видела его таким, — Дейн выпустил ее из объятий и сбросил с себя одежду. А потом, так же нетерпеливо развязал одеяние, которое она смастерила себе.

Тяжело дыша, он подхватил ее на руки и отнес на постель.

Они засыпали, просыпались, снова засыпали и снова просыпались, точно хотели за одну ночь пережить все прошлое и все будущее. На заре они пробудились окончательно, им захотелось поговорить. Дейн жадно целовал ее, оставляя по всему ее телу влажные следы своих губ.

Залюбовавшись его стройным мускулистым телом и широкими плечами, она прошептала:

— Какое счастье, что ты не пуританин!

Он помолчал, лаская ее грудь, и улыбнулся:

— А ты думала, что я пуританин?

— Нет, но… иногда человеку трудно избавиться от внутренних пут.

— Боже, как ты хороша!

Она знала, что слова Дейна прежде всего относятся к ее груди, и это было ей приятно и радостно. Как он не похож на Тэчера. В нем нет ни лицемерия, ни фальши. Даже как-то странно, что любовь может быть такой чистой, такой ослепительно яркой. И в то же время ей так хорошо, так удивительно покойно. Нет больше страха, который еще недавно сковывал все ее чувства и постепенно подтачивал ее.

— Послушай, Дейн… а когда ты в последний раз был влюблен?

— Давно.

— И ты никогда не был женат?

— Нет. — Он обнял ее левой рукой, а правой нежно поглаживал. — Когда я учился в Харварде на юридическом факультете, мне понравилась девушка, такая тоненькая, гибкая, с волосами, черными, как вороново крыло. Я решил, что это настоящее чувство, однако ее семья воспротивилась нашему браку: я показался им слишком провинциальным. Девица притворно вздохнула и отказалась от меня. А я подумал, что лучше быть холостым, чем жениться на неподходящей женщине, — в Вашингтоне же, честное слово, были одни неподходящие женщины.

В комнате стало уже достаточно светло, и Фейс различила усмешку, печальную, как у Дон-Кихота, на его, веснушчатом лице. Линия его крупного рта была необычно нежной. Какое наслаждение чувствовать рядом его обнаженное тело, живое и теплое, какое наслаждение покоиться в его объятиях.

— Мои родители полюбят тебя, — продолжал он, помолчав немного. — Я их навещаю время от времени. Отец мой торговал скобяными товарами, пока не состарился и не ушел на покой; в юности он увлекался передовыми идеями популистов, но с годами стал настоящим консерватором. Я рассказываю об этом потому, что как раз он и научил меня думать так, как я сейчас думаю… и еще потому, что именно на этой почве мы с ним крепко повздорили. Сейчас отношения у нас как будто наладились — и все-таки, когда я приезжаю домой, мы избегаем говорить о политике.

— А твоя мать?..

— О, она женщина очень тихая и мирная. Она выросла на далекой ферме у западной границы Небраски и знает, что такое тяжелая жизнь. Говорить много она не любит, но в трудную минуту всегда готова помочь… а как она чудесно пела колыбельные! И как она знает библию — вдоль и поперек, хоть вера у нее не женская, а поистине мужская. Как-то раз она примчалась в Вашингтон, чтобы навестить меня и, кстати, поглядеть, какие перемены произошли на свете со времен ее детства. В одном отношении я не оправдал ее надежд — уж очень ей хотелось, чтобы я женился.

Фейс ласково поглаживала его и целовала так же жадно, как он только что целовал ее. Ей приятно было ощущать губами его гладкую кожу.

Наконец она откинулась на подушки; он провел пальцами по ее шелковистым волосам и ласково потеребил за нос.

— Я верю, — сказал он, — что, когда все утрясется, ты поедешь со мной в Вашингтон как моя жена.

Она не ответила ни слова.

В тревоге он спросил:

— Ты не поедешь?..

— Ох, я боюсь расплакаться… — прошептала она. — А если я заплачу, то мне уж не остановиться!..

Утро настало незаметно. Звездная ночь сменилась сырым туманным рассветом, и комнату словно заполнило облако.

— Как жаль, что это облако не розовое, — печально промолвила Фейс. — Ведь ночь была такая дивная.

Он быстро поцеловал ее и спрыгнул с постели.

— Да, дивная, — сказал он. — А теперь — за дело. Позвони и закажи завтрак — я спрячусь в ванной, когда придет официант. — Он помолчал. — Завтрак на одного, только повкуснее и побольше.

Она вздохнула и, не вылезая из постели, взяла телефонную трубку:

— Два стакана апельсинового сока, яичницу с ветчиной, кофе, джем и сладкие пирожки.

— Ты, видно, здорово проголодалась, — заметил Дейн.

— Конечно, мы очень голодны, — сказала она и послала ему воздушный поцелуй.

Официант накрыл на стол и исчез, — только тогда Дейн вышел из ванной. Он был в брюках и рубашке без галстука.

Вид у него был заспанный, щеки обросли щетиной, волосы спутались. Но у нее ведь тоже заспанный вид — она едва успела провести щеткой по волосам и подкрасить губы.

— Давай пить кофе из одной чашки… — предложил Дейн, — на этот счет существует поверье.

И они со всей серьезностью выполнили ритуал.

— Ты счастлива? — спросил Дейн.

Она кивнула: «Очень!» Глаза у нее горели.

— Прежде всего я с утра отправлюсь к Голдмену и Мак-Мэртри, — сказал он, прожевывая сладкий пирожок. — А потом мы вместе сходим к ним.

Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами.