Вашингтонская история - [43]

— Ну, как вы, ничего? — спросил он.

— Все в порядке, — твердо ответила Фейс.

— Вот и ладно. Подробности расскажете после. Не думайте, что этим дело кончится. — Аб помолчал. — Как вам понравился Чэндлер?

Вопрос застал ее врасплох; прошло несколько секунд, прежде чем она снова овладела собой.

— Как вам понравился Чэндлер? — повторил Стоун.

— Он молодец. Просто молодец, — сказала Фейс, еле дыша.

— Он отнесся к вам дружелюбно? Дал какие-нибудь полезные советы?

— О да.

— Вот это я и хотел узнать. Вероятно, вы еще не успели рассказать ему про заседание. Обязательно позвоните ему в понедельник. И держитесь крепко. Я вам еще позвоню.

На этом разговор окончился.

Ей самой не верилось, что упоминание о Чэндлере могло так взволновать ее. Надо взять себя в руки, сказала она себе. Вся эта история поколебала ее выдержку, которой она всегда так гордилась. Она вспыхнула, услышав его имя, как девчонка, которую застали за вырезыванием пронзенного сердца на парте. Ведь она же взрослая женщина, и такие сентиментальные выходки ей вовсе не к лицу.

И все же неизвестно почему, Фейс вдруг стало весело.

— Джини, Джини! — закричала она. — Пора идти по магазинам — ведь сегодня суббота!

В ее словах прозвучало такое воодушевление, что, несмотря на прозаический смысл, их можно было переложить в песню.

Чудесное утро как нельзя больше подходило к ее настроению. Они с Джини и щенком Лики весело шагали под окаймлявшими улицу деревьями гинкго. Фейс сломала ветку с веерообразными листьями и дала Джини.

— Смотри, детка, вот японские веера для твоих кукол.

— Правда, — согласилась Джини и проворно шлепнула веткой Лики, который, натягивая поводок, тащил ее за собой.

Старинные каменные стены, увитые английским плющом, белые, из досок в елочку и красные кирпичные домики с зелеными ставнями, даже булыжники джордж-таунских улиц — все сегодня как бы приобрело особую прелесть. Фейс остро воспринимала все окружающие предметы, свет и тени, звуки и запахи дня. У нее было странное ощущение, будто она только что вышла из больницы после долгой болезни и впервые за много месяцев идет по улице. Она и видела все по-иному, будто ей даровали новое зрение. Но почему, вопреки всякой логике, у нее так легко на душе? Должно быть, только потому, что она внезапно перестала чувствовать внутреннюю напряженность и крепко поверила, что не одинока. Объективно ее положение ничуть не улучшилось, но у нее появились новые силы, и теперь она готова выдержать все, что бы ни ждало ее впереди.

Начиная субботний обход магазинов, Фейс и Джини неизменно заглядывали сначала в дешевую игрушечную лавчонку, где Фейс покупала Джини какой-нибудь пустячок. Фейс считала, что девочка еще слишком мала, чтобы иметь карманные деньги — вместо этого ей разрешалось выбрать любую игрушку или книжку с картинками не дороже двадцати пяти центов. Иногда у Джини разбегались глаза, и она с добрых полчаса не решалась остановить на чем-нибудь свой выбор; Фейс в это время обычно болтала с продавщицей. Они подружились, и благодаря Джини продавщица узнала фамилию Фейс. А Фейс в свою очередь узнала, что девушка ушла со второго курса колледжа и поступила на работу — ей не на что было жить. Как и Тэчер, она была уроженкой штата Виргиния, и волосы у нее были почти такие же льняные, как у него. Но в отличие от Тэчера она выросла в горах и с презрением относилась к аристократам из Тайдуотера, этим белоручкам, которые никогда не утруждают себя работой. Она обладала простенькой, спокойной миловидностью, и Фейс подчас даже завидовала ее свежести.

— Доброе утро, миссис Вэнс, — сказала девушка и улыбнулась Джини.

— Доброе утро, — сказала Джини, тщательно копируя выговор продавщицы; впрочем, делала она это так мило, что получалось вовсе не обидно. Женщины рассмеялись.

Джини сразу же заметила игрушечную ванночку и в упоении принялась совать в нее маленькую резиновую куколку. Лики тоже нашел себе дело — он обнюхивал пол.

— Судя по газетам, вы стали знаменитостью, миссис Вэнс, — сказала продавщица.

Фейс, захваченная врасплох, покраснела и мгновенно насторожилась. Как бы дружелюбно ни относилась к ней раньше эта девушка, они ведь в сущности совсем не знают друг друга. На лице Фейс появилось холодное, замкнутое выражение.

— Что ж, думайте как вам угодно, — отрывисто сказала она.

— Я ведь не в обиду вам это сказала, — торопливо заговорила смущенная девушка. — Я только хотела сказать, что…

«Что же? — спросила про себя Фейс. — Что?»

Девушка встретилась с ней взглядом, и в ее голубых глазах мелькнуло сострадание.

— Мне думается, — сказала она, — многие просто не знают, как к этому нужно относиться. — Она оглянулась, как бы желая убедиться, что их никто не слышит, и, понизив голос, продолжала: — Может, вы помните, как мы в прошлом году бастовали? Помните, что было тогда с нами? Разве вы не читали в газетах — фирма объявила, что нас подстрекают коммунисты и мы бастуем в угоду красным? А почему мы бастовали, вы и сами прекрасно знаете. Ну, а что про нас наговорили хозяева, — смех, да и только; мы даже стали звать друг друга «товарищ». И теперь, когда я вижу, что кого-нибудь расписывают в газетах, мне всегда вспоминается, как это было с нами. Вот что я хотела сказать. Понимаете?