Вашингтон, округ Колумбия - [76]
— Эта война — просто кошмар какой-то! — Похоже было, что Люси задумывалась над этим больше, чем над многим другим. — В конце прошлой недели я была у Милисент в Мэриленде. У нее там дом в очень красивом месте, — пояснила она актеру, и тот сказал: да, он знает. — Так вот, к ней приехала погостить на денек миссис Осборн, ну, знаете, которая всегда ратует за то, чтобы сохранить Джорджтаун таким, какой он есть. — Питер сказал: да, он знает. — Она хотела, чтобы Милисент стала членом какого-то там комитета, и мы все подробно обсуждали, а день был такой теплый… Воскресенье, совсем как весной… Ну, мы сидели на воздухе, внизу, возле этого ужасного пруда, в нем еще столько тины, что иначе, как трясиной, его не назовешь. Так вот, зазвонил телефон, Милисент сняла трубку и сказала, что просят миссис Осборн. Она не проговорила и двух минут, как вдруг попятилась от телефона, зацепилась за удлинительный шнур и вверх тормашками прямо в пруд. Хорошо еще, Милисент здорова как бык, и она вытащила миссис Осборн на берег. Так вот, стоит она, бедняжка, перед нами — сухой нитки на ней нет, зубы лязгают от ужаса, вся облеплена листьями — и говорит нам, что ее сын Скотти, этот славный парень…
Рука, сжимавшая шоколад, оледенела. «Мертв», — пронеслось в голове у Питера за мгновение до того, как Люси Шэттак сказала:
— … убит на острове Сайпан, пуля попала прямо в голову. Он служил в морской пехоте.
Люси все говорила и говорила, но Питер больше не слушал. Он закрыл глаза, пытаясь вызвать в памяти образ Скотти, но получил лишь черно-белый негатив; он попробовал снова, и его мысленному взору предстало смутное подобие Скотти на роликовых коньках — ему четырнадцать лет, на нем плисовые бриджи; они сделал еще усилие и получил цветное изображение. Им тогда было по тринадцати. Они забрались в ванную в Лавровом доме. Питер был еще совсем не искушен в делах секса, и Скотти вызвался дать ему наглядный урок.
Занимаясь своим делом, Скотти рассказывал, как прошлым летом совратил девушку семнадцати лет. Это была великая победа. Тогда Питер ему не поверил (впоследствии он убедился, что Скотти никогда не врал). Но был его рассказ правдой или выдумкой, Питер позавидовал Скотти, потому что в тот день, на полу в ванной, он был уверен, что никогда ничего такого не сумеет. Мужская сила приходила к нему только во сне.
— Ничего не выйдет, — сказал он наконец, но Скотти лишь ухмыльнулся; черные волосы упали ему на лоб. Внезапно Питер почувствовал, как в нем нарастает какое-то странное, неизведанное ранее ощущение, и захотел вырваться. — Довольно, — сказал он. Но Скотти не отпускал его. Затем, с таким ощущением, будто он разрывается на части, Питер почувствовал, что жизнь уходит от него. — Господи Иисусе! — Он отбросил руку Скотти. Тот громко захохотал. Словно метеор, притянутый планетой, Питер падал, теряя равновесие, и, когда ему совсем уже стало нечем дышать, умер, чтобы возродиться вновь несколько минут спустя, когда Скотти оттолкнул его от себя.
Выражение, которое было в глазах Скотти в тот момент, — вот все, что он мог припомнить, а Люси Шэттак все говорила и говорила, и ее голос звучал словно издалека, как по телефону при плохой слышимости.
— Пойдем, — сказала Диана, беря его за руку. — Извините, миссис Шэттак. — Она оторвала его от гонца, принесшего печальную весть.
— Куда? — спросил он, удивляясь тому, что еще может говорить. Он поймал свое отражение в зеркале и с отвращением убедился, что выглядит как обычно: ничто не выдавало его внутреннюю боль, и только шоколад таял в руке. Но боль была самая настоящая, просто он потерял способность реагировать: подняться до трагедии или пасть в бездну отчаянья. Вместо этого в его мозгу не переставая крутился хроникальный фильм. Морская пехота высадилась на берег. В его ушах гремел диалог из кино: «Но ведь он еще совсем ребенок, капитан! Его нельзя назначать в дозор!»
Он попытался мысленно представить себе момент смерти Скотти и получил застывший кадр: Скотти подает мяч в бейсбольном матче под пальмами, а из пианолы по соседству несутся звуки песни «Ты для меня все», исполняемой бесцветным басом самого Скотти — голосом, которого он, Питер, никогда больше не услышит.
— Мистер Кархарт ждет. Он у себя в кабинете.
— Чего ждет? — Питеру не хотелось больше жить, хотелось, чтобы все остановилось, сказать: «Спасибо, с меня довольно», и рухнуть на пол с пулей во лбу.
— Вот макет. — Диана подала ему пробный номер «Американской мысли». — Идем. Вон туда. — Она подтолкнула его к двери.
Мистер Кархарт стоял за столом, на котором были разложены какие-то таблицы с множеством небольших квадратиков, частью пустых, частью надписанных.
— Генеалогическое древо, — любезно пояснил он.—
Я проследил род Кархартов вплоть до Роберта Брюса, [37]по обеим линиям.
— Это должно быть интересно, сэр. — В одной руке Питер судорожно сжимал макет «Американской мысли». Растаявший шоколад в другой грозил закапать ярко-красный ковер. Не без отвращения Питер понял, что драматизирует не смерть Скотти, а собственное горе.
