Ваш знакомый дьявол. Как распознать психопата - [3]

Я заранее ознакомилась с делом своего подопечного и прекрасно знала о совершенных им преступлениях. Но та непринужденность, с которой он отвечал на мои вводные вопросы, и его безусловный дар красноречия заставили меня признать, что в разговоре он обаятелен и мил.

В первый день он рассказал мне всю историю своей жизни — точнее, ту ее версию, в которой он сам исполнял роль трагического героя. По его словам, он был постоянным объектом нападок со стороны собственной матери, плакал ночами от жалости к себе-безотцовщине и вообще был тихим робким мальчиком, которому приходилось на каждом шагу бороться со своими комплексами. Рассказывал он это так живо и убедительно, что я бы и сама рыдала навзрыд, если бы не одно но. В ходе этого душераздирающего спектакля он несколько раз как будто выключал (еще один «красный флажок»!) режим «страдальца, кусающего губы и рвущего на себе волосы» и неожиданно выдавал какую-нибудь сомнительную шутку, или предлагал перекурить, или делал мне какой-нибудь комплимент — например, по поводу моих ровных зубов!

Когда я спросила, какое преступление он совершил, он рассказал мне, что жил со своей 73-летней бабушкой и однажды, рассердившись на нее, ударил ее (не меньше 17 раз) «неострой стороной» кухонного ножа. По его мнению, бедную старушку подвело слабое здоровье, и она не пережила шока от неожиданного нападения — а те ранения, которые он ей нанес, тут вовсе ни при чем (третий «красный флажок»).

Он рассказал мне, что, очутившись в тюрьме, был раздавлен осознанием своей вины и что случившееся заставило его полностью пересмотреть свои взгляды на жизнь — но когда я попросила его поподробнее описать то чувство раскаяния, которое он испытал, он так и не смог ничего придумать («красный флажок» номер четыре). За время своего заключения он ни разу не воспользовался помощью психотерапевта, но самостоятельно пришел к мысли, что бабушка сама спровоцировала его своим криком — ее поведение напомнило ему один травматический эпизод из детства. Однако, заверил он меня, с тех пор он «простил» и свою мать, которая его избивала, и бабушку, которая неумышленно напомнила ему об этом. И теперь у него все прекрасно, лучше некуда. Так я и поверила.

На второй день я указала ему на явные несоответствия между тем, что он мне рассказывал, и данными из его дела. Его это совершенно не смутило — все противоречия он объяснил тем, что у него, оказывается, случаются какие-то странные, прямо-таки мистические провалы в памяти (пятый «красный флажок»). Но тут же он вдруг без особого труда «припомнил», что действительно совершил несколько ограблений с отягчающими обстоятельствами и несколько раз обвинялся в мошенничестве, и что его любимой «детской забавой» было отлавливать соседских кошек и издеваться над ними («флажок»! «флажок»!). Улыбаясь во весь рот, он рассказал мне о том, как подростком прибивал к дереву крылья птиц гвоздями, — вот ведь какой шутник был! И только заметив выражение моего лица (я была тогда еще начинающим психологом и не смогла скрыть свою реакцию), он сменил тон и добавил, что ему самому не верится, как он мог делать такие ужасные вещи. Я спросила, почему он считает этот поступок ужасным. Его ответ: потому что за это его арестовали и заставили заплатить штраф в 50 фунтов.

На третий день он поделился со мной планами на будущее — в красках рассказал о том, как будет жить после освобождения, и особенно подробно о том, как выучится на психолога и станет работать с детьми. Он и сейчас вовсю пользовался правом заключенных получать образование — до такой степени, что его тюремную преподавательницу пришлось перевести на другое место работы: как выяснилось, запуганная им женщина (он умудрился убедить ее в том, что знает ее домашний адрес) тайно приносила ему запрещенные вещи.

— Да я просто так шутил, — заверил он меня. — И потом, так ей и надо, раз она такая наивная.

А еще он обмолвился, что специально подготовился к этой экспертизе. То есть просмотрел рапорты об обследованиях заключенных, ходатайства которых были отклонены, и прочитал книгу по психоанализу — чтобы не повторить их ошибок. И в конце нашей последней встречи он положил мне ладонь на колено и спросил: «Ну как, я молодец?»

С каждым днем, что я его интервьюировала, он поднимался все выше и выше по моей личной, абсолютно непрофессиональной шкале опасности — я определяла это по тому, насколько сильно у меня шевелились волосы на затылке. Но и по гораздо более авторитетной и объективной шкале психопатии он тоже высоко забрался.

Так кто же они такие, эти психопаты?

Слово «психопат» буквально означает «душевнобольной» — но, хотя они так же подвержены временным психическим расстройствам, как и любой из нас, назвать их «безумными» по сути нельзя. Они прекрасно отдают себе отчет в том, что делают. И их деяния тем страшнее, что их нельзя объяснить временным помутнением рассудка, — они лишь часть того холодного, равнодушного и расчетливого отношения к окружающим, которое психопаты проносят через всю свою жизнь.

Психопаты не сумасшедшие, но они могут быть очень, очень опасными.