Ваш номер — тринадцатый - [81]

— Все-таки вы убили его, этого художника! А ведь он был молод и так талантлив…

Зорин за своим столом застыл и скукожился. Потому что с портретов на него взирали повесившийся однокурсник Игорь Анисимов, лесной царь Сан Сеич, изверившийся детдомовец Фабиан… А вон в соседней раме проявилась женщина с гордо посаженной головой и лицом нефритовой богини. Бросила, глядя мимо:

— Нет, не тебя! Это совсем другого человека я любила и пыталась уберечь. А его подменили такой вот игуаной!

Портреты оживали. Они улыбались, грозили, подмигивали. Кто-то кричал негодующе, кто-то заговорщицки нашептывал, кто-то молчал, отвернувшись. Но вот в самой ближней раме, сменив многомудрого баснописца Крылова, возник не человек, а корабль.

Зорин вздрогнул. Гармоничные линии, плавные обводы… Ну, конечно! Это же то нерожденное судно, которое так мечтал создать старший конструктор и Шкипер Денис Зорин!

Корабль ожил и начал приближаться, разрезая гордым форштевнем вскипающую пеной стихию. В чинный конференц-зал ворвались грохот перекатывающихся валов и порывы яростного норд-норд-оста.

На палубе, на самом баке стояли два человека. Военный с погонами капитана первого ранга и какой-то штатский чмошник, лысый и низкорослый. На лацкане пиджака, выбившегося из-под раздерганного ветром плаща, золотился маленький лауреатский значок.

Мужчина был Зорину незнаком. Зато знакомым — до пятнышка на плече, до дырки в левом кармане, в которую вечно проваливалась мелочь, — оказался этот бесформенный плащ. Зорина передернуло. Так вот кто таскает теперь мою хламиду! И корабль, мной задуманный, тоже, стало быть, он сотворил? А сейчас, надо полагать, вышел на испытания? Да чтоб ты на дно пошел со своим корытом, ворюга проклятый! Согласно закону Авогадро!

Ветер с моря нарастал. Он летел над притихшими городами, врывался в спокойную, размеренную жизнь и ломал ее налаженный ход, сметал все ненужное, наносное, пустое. Вот он подхватил с редакторского стола страницы компьютерного набора с какими-то необязательными, пустопорожними текстами. Вот завертел и забросил черт знает куда легкие листочки акций, анкет, пухлые папки томительного делопроизводства…

Остервенелый норд-норд-ост пробирал насквозь, он нес с собой мириады соленых брызг и песок, поднятый с далеких пляжей и золотистых отмелей. Шквальные порывы пахли водорослями и йодом, будили смутные воспоминания о чем-то забытом. А сердце билось все беспокойней, торопясь и захлебываясь.

И когда оно совсем захлебнулось, родилась боль. Она казалась вязкой и горячей, она разрасталась, как разгорается большой огонь из оброненного уголька. И пламя выплеснулось на все плечо, обожгло левую лопатку…

С белым, неживым лицом Зорин завалился набок и рухнул на холодные доски сцены. Народ в зале повскакивал с мест, завертелся в бестолковой и бесполезной суете.

* * *

Когда «скорая», завывая сиреной, неслась по улицам, Зорин откуда-то знал: ему уже не проводить планерок, не валять по ковру Венерку, не распивать бутылочку со славным старикашкой Пифагором, не направлять легионеров на защиту белой нации.

Тут рядом с ним образовался Фабиан. Отодвинул капельницу и присел на краешек носилок:

— Ну что, дорогой центрфорвард? Удалили вас с поля?

— Удалили, — тихим эхом откликнулся Зорин. — А за что?

— Точно не знаю, но думаю, за то, что не построили корабль. Корабли должны строиться, а умельцев, знаете ли, немного. Но вы все же молодец: отказались от счастливого номера, от столь всеохватной халявы! На такое, знаете ли, мало кто решится! Ну да, впрочем, теперь это неважно. Дальше матч пойдет уже без нас с вами. Хотя и это тоже — неважно.

— Почему — неважно?

— А потому, что все это — сплошное фуфло: и матч, и счет в нем, и наш с вами Сатана, которого на деле-то и нету!

— Что? Сатаны нет?

— Увы! Дьявол — это самая грандиозная мистерия и самое глобальное надувательство за всю историю человечества. Есть мы — безымянные солдаты, которые придумали себе генералиссимуса.

— Для чего?

— А чтобы, когда припрет, было на кого валить собственные грешки.

— Значит, все это — розыгрыш?

— А что удивляться? — усмехнулся Фабиан. — Жизнь вообще — сплошной розыгрыш.

— А что — не розыгрыш? — спросил еле слышно Зорин.

— А не розыгрыш то, что после жизни.

— А как там?

— Кому как, — пожал плечами Фабиан. — Да скоро сами узнаете! Ну ладно, мне пора. Прощайте, центрфорвард!

Вместо Фабиана выплыло угреватое, в прожилках лицо фельдшера, и Зорин потерял сознание. Вся суетность окружающего мира отпустила его, перестало пронзительно жечь сердце. И вообще как будто не стало ни сердца, ни дряблого, немощного тела, зато появилось ощущение небывалой легкости и полета.

Зорин словно бы плыл невесомо среди темной, бесконечной воды. И не было ни берегов вокруг, ни неба над головой, а только — обступающая серая полумгла и влекущий его поток. А навстречу наплывала, сгущаясь, большая тьма, которая казалась чернее ночи. И когда она совсем выросла и нависла над ним всей громадой, Зорин ее узнал: каменная стела из давних его снов.

Стела начала крениться — все больше и больше. И за мгновенье до того, как она накроет его своей непроглядной ночью, Зорин очнулся.