Ваш номер — тринадцатый - [70]

— А вот тебе и пожалуйшта, например, так например! Ешть один хмырь — очень вышокий начальник, хоть и чучмек кошоглажый. А я, можно шкажать, его крештный: дал ему путевку в жижнь. Теперь уж он — большой генерал и не помнит, поди, как я его в органы жа яйца тащил!

— Ну? — нетерпеливо перебил Зорин. — И при чем тут этот твой крестник?

— А при том, шишки-коврижки, что чуять я штал: убить его хотят. И даже жнаю — кто и как. И никакие охранники его не шпашут. А я — шпашу! В аккурат жавтра же и шпашу! Такая вот дишпожиция!

«Бахвалится, старая сыроежка! — хмыкнул Зорин. — Провидец хренов!» И перевел разговор на другие темы.

Он пил коньяк, трепался с Пиф-Пафом, похохатывал. И не ведал, что собутыльник его завтра и впрямь спасет одного неизвестного ему генерала.

* * *

Анабелла заперла дверь квартиры и сбежала по лестнице вниз. Она не замечала ни ароматов горелой яичницы, ни обильной настенной живописи, в центре которой выделялся вопль политизированной души: «Голосуйте за Жириновского!».

Сейчас она жила одним. Этот дерьмовый Скарабей будет убит! И не далее, как сегодня. Чтобы действовать наверняка, Анабелла решила прибегнуть к старому доброму вуду. В сладком предвкушении Анабеллино сердце билось учащенно, губы искривила улыбка вышедшего на охоту хищника.

Для «праздника» все уже было готово. Осталось лишь купить черного петуха.

В таком вот боевом настрое она выскочила из подъезда — и едва не сбила крохотного старикашку, этакого деда Мазая с берестяным кузовом в руке. Раскрыв щербатый рот, он растерянно озирался, явно не понимая, куда его занесла нелегкая. Дед испуганно отпрянул от налетевшей на него женщины. Но тут же с надеждой вцепился в нее:

— Доченька! Подшоби дуралею штарому!

Как ни была Анабелла погружена в себя, но не смогла не улыбнуться, глядя на забавного, по-детски шепелявого старикана. Она осадила свой бег, всевидящим женским взором охватила всю убогую фигурку — от комического треуха до резиновых галош, надетых прямо на онучи. На крохотных кулачках нелепого дедка зачем-то красовались огромные брезентовые рукавицы.

— Да, дедуля? Чего тебе?

— Да жаблудил вот! Мне на бажар надобноть — петуна продать. Ты мне, девонька, шкажи — как на бажар-то пройтить?

— Петуна? — переспросила Анабелла, хищно блеснув глазом. — Ну-ка, дед, покажи! Может, я его у тебя и куплю!

— Покупишь, да? Жначит, мне и на бажар топать не придетщя, ноги гробить жря? Вот шпащибочки-то!

Старикан засуетился, откинул серую тряпицу. На дне кузова горемычно сжался спеленатый Петька. Его перья прямо отливали чернотой, словно их долго мазали густым гуталином и надраивали щеткой, как солдатские сапоги перед полковым смотром.

Анабелла возликовала: то, что надо! Вот подфартило, диабло побери!

— И почем продашь птицу? — спросила весело. Дедок аж запыхтел от усердия:

— Да ш тебя, доченька, дорого не вожьму! Давай полшотенки — и петунчик твой!

Хоть Анабелла и не думала рядиться, но он для пущей убедительности выпучил глаза и зашепелявил доверительно:

— Пятьдещят рублев — цена божешкая, хоть кого шпрощи! Али на мне крешта нет?

— Да верю я, дед! Не суетись ты, как игуана на сковородке! — засмеялась женщина. — Вот тебе полсотенная, давай сюда Петьку!

Старикан подхватил петуха в свои брезентухи и передал спасительнице:

— Держи, девонька, барышня ненаглядная! Польжовайщя на ждоровьичко!

— А чего ты — в рукавицах? — при всей своей нацеленности на расправу со Скарабеем, Анабелла не смогла побороть всегдашнего женского любопытства. — Навоз, что ли, кидать собрался?

— Да крапивница шовщем жамучила, шволочь такая! — посетовал дедок жалостно.

Уже распахнув дверь в парадную, женщина обернулась:

— Дедуля! Ты до вокзала-то дорогу найдешь? Может, проводить тебя?

— Найду, милая, вщенепременно найду! — заверил растроганный старичок. — Не шумлевайщя, шишки-коврижки!

Когда Анабелла скрылась в подъезде, он аккуратно стащил рукавицы, завернул в полиэтиленовый пакет. А через десять минут уже сидел в шалмане на соседней улице и заказывал себе пива.

— Тебе, дед, какого? «Адмиралтейского», «Бочкарева», «Балтики»? — осведомился хамоватый малый за прилавком. И осклабился. — Не, тебе «Студенческого» надо! Точно, дед, «Студенческое» — это в аккурат для тебя! Как полагаешь?

— Ты мне не жубошкаль тут, штудент! — строго осадил его Пиф-Паф. — Ты мне «Медовое» давай: оно шладкое!

Он устроился в уголке и не спеша цедил сладенькое пойло. Торопиться было некуда. Вообще-то яд, которым Пифагор смазал петушиные перья, убивает любого, кто к нему прикоснется, всего за четверть часа. Но старый чекист исповедовал непреложное правило: умей выжидать! Поэтому пивнуху он покинул лишь спустя пятьдесят минут.

А вскоре он отомкнул дверь и осторожно зашел в квартиру. Женщина лежала посреди затемненной комнаты, подле затянутого черной парчой стола. В остановившихся глазах застыли изумление и ярость, рот был оскален, как у загнанной пантеры. Пиф-Паф протянул к ней руку, нащупал на виске жилку. Пульса не было.

«У наш ощечек не бывает, шишки-коврижки!» — засмеялся довольно Пифагор. Он равнодушно перешагнул через мертвое тело, приблизился к столу, по углам которого горели, оплавляясь, четыре свечи. Там на краю сиротливо лежала крохотная фигурка с кривыми кавалерийскими ножками и большой лобастой головой. Маленький Чингисханчик, генерал из воска — такой беззащитный без адъютанта Паши, без торсионных генераторов и генных деструкторов. Пифагор, сопя, полез за пазуху, снова натянул рукавицы и подхватил куклу со стола: