Ваш номер — тринадцатый - [27]

В Зоринской душе этот театр масок порождал существенный дискомфорт. Включился-было Зорин в такую тональность беседы: подхихикнул и даже подмигнул резвящемуся шуту. Глядь — а мигает-то он уже не юродивому ерыжке, а рафинированному снобу, и тот с изумлением и холодной отстраненностью взирает на непристойные Зоринские подмиги.

Самое нелепое заключалось в том, что от этой постоянной нестыковки ерзал и тушевался именно Зорин. Сам же «виновник торжества» чувствовал себя вполне в своей тарелке.

Но как бы то ни было, вот уже добрую четверть часа они сидели за уютным столиком, накрытым на две персоны. В светильниках по стенам неярко горели свечи, из другого конца пустоватого зала доносились звуки полузабытой боссановы. Помимо обещанного «Брюта» на столе красовались белый сухой мартини и сладковатый коньяк «Реми Мартен».

Фабиан оказался замечательным собеседником. Остроты, каламбуры, афоризмы били из него фонтаном. Он мыслил неожиданно, парадоксально и убийственно-точно. И все это подперчивалось элегантным цинизмом. Цинизмом на уровне искусства.

— Жизнь? А что есть жизнь? Так, надоевший преферанс. И игроки смертельно устали друг от друга, и веки слипаются, и во рту прогоркло от выкуренных без счета сигарет. Но зачем-то надо доиграть партию, до конца спалить эту ночь. И руки механически тасуют колоду, и воспаленные глаза с отвращением вглядываются в сданные тебе карты, и отрешенно звучат постылые слова: «мизер», «бомба», «вист»… И смутное ощущение ненужности всего происходящего, и позднее сожаление, что ночь уже прошла, и другой не будет, а выигравших, как всегда, нет…

Все это произносилось просто, без малейшей высокопарности и претензий на роль оракула.

— Поверьте, дорогой центрфорвард, — внушал Фабиан. — В жизни нет ничего дороже этой вот зубочистки! И жалеть не о чем, и шагаешь налегке.

Настроение Зорина явно шло в гору, он был рад, что обрел столь интересное знакомство. Фабиан же тем временем, взламывая хрустящую корочку цыпленка, витийствовал:

— Как же все мы обожаем играть в говорящих попугаев! Бездумно повторяем навязанные нам шаблоны: ах, цивилизация! ах, прогресс! А чем это, позвольте спросить, мы такие цивилизованные и в чем состоит наш хваленый прогресс? В том, что сварганили космический корабль, слепили синхрофазотрон и сбацали нейтронную бомбу? Да уж — венец созидания, ничего не скажешь!

И вдруг хихикнул:

— Каков Дема, таково у него и дома, какова Аксинья, такова и ботвинья! — прыснул в кулак, звякнул бубенцом и снова уступил место профессору — философическому эквилибристу и виртуозу парадоксов:

— Нет, дорогой друг! Подлинные цивилизации на этой планете отцвели и сгинули за тысячелетия до нас. Цивилизация лемурийцев, цивилизация атлантов… Именно тогда возводились уникальные пирамиды — аккумуляторы космической энергии и каменные ключи к тайнам тонкого мира. Истинные целители, а не нынешние коновалы излечивали недужных современников, отринув варварские скальпель и трепанатор, не отравляя организм антибиотиками и всяким иным кафешантаном. И заметьте: человечество прекрасно развивалось, не ведая, как плавится сталь и вулканизируется резина, не раздирая чрево планеты и не хапая ненасытно нефть, уголь и прочие там руды! Так что все наши Асуанские и Саяно-Шушенские плотины, все космические челноки и пересадки сердца — это не прогресс, а деградация. Агония человечества, забредшего в тупик.

Тут Фабиан прервал собственную филиппику, хекнул ухарски:

— Утки — в дудки, тараканы — в барабаны!

И закончил тихо и брезгливо:

— Символ нашей эпохи — дипломированный дикарь.

— А как же знаменитые философы, мудрецы, золотые умы человечества? — сопротивлялся Зорин.

Профессор парировал играючи:

— Достопочтенный Денис Викторович! Позвольте вам заметить: подлинные мудрецы не бывают знаменитыми. Золотой ум старается не светиться на солнце, предпочитает оставаться в тени. Мы все плывем на Корабле Дураков, и умных у нас бросают за борт!

Фабиан приблизил плешивую башку к Зорину:

— Дорогой центрфорвард! Признаюсь вам в главном своем недостатке: я — умен! Это не прощается врагами, а друзей у меня нет.

Последняя фраза была произнесена с тихой грустью. Но печального философа снова сменил многогрешный сатир:

— Мне гусь не брат, свинья не сестра, утка не тетка! Хе-хе-хе!

Зорин внимал ему с удовольствием, не забывая, впрочем, поглощать поджаристое, натертое чесноком и усыпанное специями мясо. А профессор вдохновенно развивал свой экспромт:

— Бедное, наивное человечество! Тешится стандартным набором софизмов и почитает себя умудренным многими познаниями. Вслед за хитромудрым Конфуцием посмеивается: «Кто там ищет черную кошку в темной комнате, где кошкой даже и не пахнет?». А само слепо мыкается по собственному обиталищу, не ведая, что за монстры расплодились тут на каждом углу. Пернатые жабы, пауки с крысиными головами, летучие мыши размером с доброго быка. А бабочки-упыри? А пятиметровых пиявок не угодно ли?

— Да вы, я вижу, не чужды мистицизма? — улыбнулся Зорин.

— А что такое — мистика? — возразил Фабиан. — То, что вы, глубокоуважаемый Денис Викторович, именуете мистицизмом, постоянно пребывает в самых моих прозаических буднях. Да и в ваших, кстати, тоже!