«...Ваш дядя и друг Соломон» - [54]

Мне повезло. Фриц Зелигман перешел в семейный барак с Хай-кой Фельдман. Койка его в нашем шатре была передана моему брату, так что головой он соприкасался с Шлойме Гринблатом, а ногами – с Амалией. Оба они по-доброму отнеслись к новому жильцу. О заботах Амалии и говорить нечего, она помогла моему братцу-оборванцу одеждой и обувью. Но то, что связывало его с Шлойме обнаружилось позже. Первые месяцы брат, в основном, проводил со мной и Элимелехом.

Встреча их была очень трогательной. Ведь там, в семье, Элимелех считался пропавшим сыном. Со своей семьей в Польше он потерял всякие связи, и вообще забывал людей, близких и знакомых, которые исчезали из поля его зрения. Потому с жадностью расспрашивал о своей семье. Особо радостных вестей не было. Дед Моше умер в глубокой старости. Отец наш поругался с отцом Элимелеха из-за жалкого наследства деда – развалины его сгоревшего дома. Переплетчика одолевали дочки, требуя приданого, и он доказывал, что сыном деда является он, а наш отец лишь зятем. Отец же говорил, что все годы держал деда у себя, и ему полагается часть наследства. Отец наш просто сошел с ума из-за этого несчастного участка земли с развалиной, обвинял во всех своих несчастьях маму, которая своим мировоззрением разрушила ему жизнь, и брата, отца Элимелеха. Иосеф был в этом споре на стороне переплетчика с множеством дочерей, а не на стороне отца, дом которого был пуст.

В свободные часы приходили к Элимелеху, сидели у входа в его шалаш, попивали его напиток, и брат мой начинал рассказывать под шум примуса о заброшенном местечке в Польше. Много претензий у него было к отцу, который, по мнению брата, вел себя с ним жестоко:

«Послал меня отец в еврейскую школу, в хедер. Всегда я шел туда сам, ведь был совсем мал. Однажды, в дождливое утро, вышел из дому в новых галошах, которые купил мне отец. На улице ко мне присоединился парень в плаще и предложил донести меня на руках до школы. Не успел ответить, я он уже меня подхватил, донес до дверей школы, стащил с меня галоши и исчез. И я стою на ступеньках в одних носках. Принес меня домой на руках учитель. И батя меня хорошенько отлупил, чтобы впредь неповадно мне было доверяться чужому человеку».

«Учитель – Гершл-Барух?» – спросил я.

«Он».

«Он и нас учил с Элимелехом. Я был плохим учеником. Обычно на уроках лежал навзничь на последней скамье. Он меня высмеивал за это. Он дал мне имя Соломон. Имя ведь мое Шлойме, и все меня звали Шлоймалэ, пока не пришел Гершл-Барух и однажды закричал: «Ты – гой! Ты не достоин имени царя Шломо. Буду тебя называть по-немецки – Соломон». С тех пор я – Соломон».

«Ну и что? Соломон – вовсе неплохо. Гершл-Барух был человеком злым. Я бы сказал, злыдень среди злых», – вмешался в разговор Элимелех.

«Когда мне было десять лет, дед решил взять мне частного учителя по Талмуду. Отец привел Гершла. Стал он меня нахваливать матери и отцу. Рассказывал обо мне небылицы. Я был как в столбняке: Гершл-меламед – лгун!»

«А как он меня избивал, – сказал Элимелех. – Привел меня в четырехлетнем возрасте дед Моше в хедер к Гершлу. Я был очень чувствителен к одежде, и если она мне не нравилась, рыдал часами. Гершл носил шубу с белыми пуговицами и снимал ее, входя в класс. Это несоответствие пуговиц цвету шубы выводила меня из себя. И я решил действовать. Принес из дому ножницы, и когда мы остались одни в классе…»

«Я это помню, Элимелех. Ты отрезал все эти пуговицы. И шуба упала на пол».

«Получил я тогда, как следует. Я должен был лечь на стол, спустить штаны, и Гершл бил меня плетью. Мне было ужасно стыдно, ненависть к Гершлу просто сжигала меня. Даже слезу не проронил, но сочинил первый рассказ. В праздник поднимаюсь к чтению Торы. Отец мой коэн, и я молимся, чтобы мертвые отомстили Гершлу, пришли бы к нему ночью и пытали его».

Щеки Элимелеха краснеют, словно в нем опять просыпается ненависть к Гершлу. Он отрывает от ветви охапку листьев и со злостью швыряет их вниз. Поразила меня сила ненависти спустя столько лет. Позже обнаружилось, что и сила любви в нем не менее сильна. Все чувства в его безмерном теле были также безмерны.

Мы сидим у входа в шалаш, ощущая близость наших сердец. Мы ведь и вправду как одна семья. Вот и собрались, с приходом Иосефа, пропавшие блудные сыновья.

Тут и обнаружились признаки влияния Шлойме Гринблата на брата моего Иосефа…

Будильник Амалии показывает полночь. Глаза закрываются. Необходимо поспать пару часов, чтобы продолжить рассказ. Все дни траура по Амалии принадлежат мне. Я, один, сам с собой.

Глава двенадцатая Соломон

Я весьма огорчен, что героем рассказа моего является Шлойме Гринблат, словно бы именно он и есть герой нашего времени. Я вообще не любитель цитат, и все же вспомню одно распространенное выражение: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу – кто ты». Я слегка его видоизменяю: «Скажи мне, кто твой враг, и я скажу – кто ты». Вероятно, такова судьба мечтателей, которые не видят бездны, по краю которой ступают. Идут они по узкой дощечке над пропастью, но не ощущают этого, и потому переходят благополучно. Но всегда находится такой тип, как Шлойме Гринблат, чья духовная ограниченность и душевная черствость заставляют его столкнуть такого, как Элимелех, в пропасть. Конечно же, люди честные и прямодушные, перешедшие бездну, вспоминают все, что было в пути. И когда им приходится бороться с таким типом, как Шлойме, преисполняются они болью и тяжким разочарованием.