«...Ваш дядя и друг Соломон» - [45]

И я всегда нуждаюсь в свежих каплях воды. Жаркий воздух скачет вместе с джипом, осушая мою кожу до того, что она натягивается, как узкие для тела одежды, и я пытаюсь выйти из кожи вон. Язык облизывает сухие губы, увлажняя их, как тот верблюд, которого я не терплю. Глаза полны песка. Я не терплю темные очки. Зной в своем апогее. Жидкость во фляжке до противности тепла. Жажда свежей капли воды облекается в образ места.

И Шарм-а-Шейх на берегу Красного моря – постоянная цель моих отпусков. Море синее, как охлаждающий кристалл. Воды настолько прозрачны, что в глубине видны не только рыбы, а даже мальки. Я обезвожен. Сбрасываю с себя всё, что только можно, и прыгаю в воду. Ныряю в свежие воды! Я, сухой и обезвоженный, впитываю влагу всей кожей, костями, всем телом! Господи, сколько я проглотил песка, пока добрался до ванны! Я схожу с ума по воде. Делаю длительные заплывы, ныряю, качаюсь. Как поплавок, на спине, на животе, опять ныряю и чувствую себя превосходно. Плыву за стаей рыб. Эти гладкие шалуны ускользают от меня. Не могу поймать ни одну. Не может быть такое, чтобы я, Рами, рыбак первой категории, лучший организатор ночных посиделок с рыбьим меню, вышел из Красного моря с пустыми руками. Но зачем и для кого мне ловить рыбу? Для застолий нужны друзья. Я же здесь случайный странник. Нет у меня друзей в Шарм-а-Шейхе. Всех друзей я оставил в бункерах на берегу Суэцкого канала, в мутных водах которого невозможно рыбачить в эти дни. Выудить из его вод можно лишь снаряды и осколки стали.

И все же я поймал что-то. Абунафха – раздувающаяся рыба. Не знаю, почему всегда вылавливаю это смешное существо, такое малое и несчастное. Когда его сердят или оно чувствует опасность, начинает увеличиваться, округляться и надуваться, пугая и обращая в бегство врагов своим грозным видом. И лицом существо начинает походить на лицо Черчилля (да простит меня душа этого великого деятеля, находящаяся в раю). Солдаты привозят с собой в Шарм-а-Шейх баллоны, убивают эту рыбу, и сохраняют ее раздутой, накачивая из баллонов. Из этого можно соорудить настольную лампу или вообще какое-то украшение. Я ничего такого не делаю, только пытаюсь рассердить ее, и она надувается, а я смеюсь. Опрокидываюсь на спину, плыву на мелководье, и рядом со мной эта раздувшаяся от злости рыба – в моей перевернутой каске. Тут мне приходит идея принести подарок Мойшеле – эту надутую злость. И с этой мыслью накатывает на меня печаль. И когда я печален, то это всерьез. Возвращаю рыбу в море, она тут же уменьшается и становится, как прежде, маленькой и несчастной, но я не становлюсь радостным и веселым.

И я возвращаюсь в свой форт, как в свой дом. Когда египтяне дают нам передышку, я суечусь у входа в бункер. Пустыня пылает вокруг меня. Винтовка со мной. Только стальную каску повесил на железный штырь, к которому приклеена надпись: «Не мочиться». Комары и мухи жужжат и клубятся вокруг меня. Не дают мне покоя. Хочу отогнать этих обнаглевших тварей, но силы нет пошевелить пальцем. На мешки с песком опустилась стая уставших перепелов. Не терплю я эту серо-коричневую птицу, хотя ей и выпала честь стать пищей наших праотцев в пустыне. Я бы умер с голода, но не прикоснулся бы к этой птице. Перепела всегда уставшие. Только расправят крылья для полета, и уже спускаются отдохнуть. Мы стали похожи на них. «Бедуизмом» называют здесь эту болезнь усталости и равнодушия в пустыне.

Я возлегаю на песке и наблюдаю природу. Солнце напекает затылок. Затылок абсолютно пуст. И я не открываю рта. Не шевелю пальцем. Гляжу на перепелов, пока глаза мои не наполняются ими. В один из дней сижу так в песке и вижу: ботинок совсем сносился в моих кочевьях, просто рвань. Валяется в песке. Получил тогда пулю в ногу. Ничего страшного. Все благополучно завершилось. По сути, царапина. Не дошло даже до больницы. Но ботинок, пробитый пулей и рваный, лежит передо мной. Вдруг на него приземляется перепел. Одинокий и усталый. И я говорю себе: «Рами, что лицезреют глаза твои? Птица пророка Моисея присела отдохнуть на твой ботинок. Слушай, Рами, и вправду с тобой случилось великое событие».

Когда приходит очередь Мойшеле, он, естественно, едет домой. Летит домой! Привозит мне пироги от моей мамы, также кладет на стол вкусные пироги тети Амалии и говорит мне:

«Организуй кофе, Рами».

Орудия бесчинствуют уже несколько дней. Вчера мы получили по фронту на голову почти три тысячи снарядов. Я тут специально записываю это число не цифрами, а словами. Буквы более значительны, чем цифры. Три тысячи снарядов начертаны четкими буквами. Я свободен от дополнительных разъяснений. Египтяне обрушиваются на нас всеми своими калибрами – орудиями, минометами, «катюшами». Весь фронт пылает, а я готовлю кофе на полевой газовой плитке, предназначенной для походов. Вода кипит в чайнике. Орудия грохочут, Мойшеле посылает отчет по связи.

Голос его громок. На стенах бункеров начертаны адреса. Даже на полотенце Мойшеле стишки:

Если ты кричишь, я слышу. Если заговоришь тихо, я понимаю.

Орудия гремят. Кофе стынет в чашках. Мойшеле прилип к телефону. Я откусываю от пирога тети Амалии. Завершился разговор по телефону. Я встреваю с вопросом: