Вась-Вась - [5]

– Да муж Наташин покосил. Теперь надо в одно место отнести. Дождь пройдет, и гнить станет всюду.

– Труд веселит человека! – Петя скинул кожаный пиджак на ступеньки дома.

Я надел рукавицы, Петя рукава широкой черной байковой рубахи натянул на ладони. Мы стали таскать охапки мертвых растений с разных концов сада. Мы сносили стебли в одну кучу, у калитки, подле кустов крыжовника. Трава была разная, встречалась с колючками. И крапива, старая знакомая, была. Мы таскали в объятиях траву, пресную и душистую, вялую и кусачую, влажную и усохшую. Я поднес травинки к лицу и глубоко вдохнул все сразу: рождение, расцвет, смерть. Трава пахла разнузданно?и начальственно, как волна, и я на секунды ощутил, что не я нюхаю ее,

а она, затмив пол-лица, обнюхивает меня.

– Что я нашел! – закричал Петя.

Аня выключила воду и взволнованным шагом направилась на его крик. Я бросил охапку вместе с рукавицами и подошел:

– Что там?

Петя потрясал острой деталькой. Несомненно, значок. Темный от времени и земли.

– Узнали?

Железной крохоткой, зажатой в правую щепоть, он начал тереть по левой руке, закрытой черной байковой рубахой.

– ?Не узнали? А это детство наше… Я помню, все помню! Помнит

зоркий глаз, – бормотал он, двигая значком, – мой советский класс…

Значок, с вкраплениями ржави, но свободный от грязцы, лежал у него на ладони.

– Пионерский! – опознала Аня.

Красная звезда, над которой краснело угловатое пламя. В центре – головка Ильича, как головка чеснока, белая и голая.

– Я в школе единственный не вступил в пионеры, – признался я. – Мне папа запретил. Объяснил: пионеры против Бога.

– А ты сейчас вступи! – Петя ликовал. – Бери и цепляй!

– Может, зароем его обратно? – Аня прижалась ко мне, теплая, и стала ластиться. Бедром, сиськой, скулой. – Тут такое творится… Они меня замучили. Выкиньте вы эту ерунду!

– Кто они? – Я обнял жену и стиснул. – Не бойся, я тебя от всех спасу!

– Потрясающе! – Петя перевернул значок. – Даже иголка осталась. Бери и цепляй!

Зашелестело хихиканье. Это Ульяна подкралась по мякоти живой и неживой травы.

Вдали гулко забрехали собаки. На разные лады. Жирное и дремучее: “Вась-Вась!” Звонкое и праздничное: “Вань-Вань-Вань!”

Трепеща губами, Петя хватал воздух. Я взял у него и стал крутить значок:

– Прямо знак от родной земли. Интересно, зачем он воскрес? Неужели могут вернуться пионеры?

Петя выпятил грудную клетку, шевельнул ушами, издал горловой писк и обрушил челюсть о челюсть:

– А-а-апчхи!

– Чих на правду! – обрадовалась Ульяна.

Хлопнула калитка.

– Наташа! – крикнула Аня.

Няня толкала впереди себя коляску и молчала, взглядом проницая

пустоту. Свернула с дорожки на траву, подкатила к нам:

– Чо орешь? Своего не буди.

– Спит, – умилился я.

– Всю дорогу изводил. Позор какой: вопит и вопит! К нашим его возила. Он любит на нашу собаку смотреть! Собака на цепи – я его подношу, он смеется… А до этого как вопил! Только у нас заткнулся!

– Не говори “заткнулся” про моего сына.

– Она не со зла, – заступилась Аня.

– Нравится? – Я показал значок.

– Старый… – Наташа всматривалась. – Откуда такой? Прикольный вроде. Отдашь, Анют?

– Дарю!

– Между прочим, это я нашел! – вмешался Петя. – Я траву собирал, вижу – какая-то фишка…

– Ты жадный, чо ль? – Наташа разбойно царапнула его глазком.

Петя пресекся и звучно сглотнул.

– Держи, пионерка! – Я впечатал значок ей в руку.

Рука была горячая.

– Мы все пионеры, блин. При Союзе все дружно жили. Зачем Союз ломали? Наши родители и ломали, скажи, Ань? – Она вертела значок между пальцами. – Холодный какой… Васькин? Он же Ва-аськин… Васькин, да? Я его в говно спущу.

– Васин, – спохватился я. – Может, лучше Васе отдадим?

– Зачем? – спросила Наташа.

– Вряд ли он ему нужен, – сказала Аня.

– Не прет мужику по жизни! – Наташа заржала, будто всех призывая заржать. – Зарыл значок, а земля обратно выплюнула. Подарочков его не принимает!

– Ты! – Бешенство сузило мне дыхание. – Ты! Он дал нам этот дом. Он тебя нам посоветовал. Ты как смеешь!

– Смею я. Смелая! Чо он на меня зырит? Чо он лыбится? Противный…

– Ты же сначала с ним дружила.

Она кокетливо закрутила головой, ловя шпильками солнечные искры:

– Не разглядела. Сын твой – сразу в рев, как Васька подходит.

Ульяна пролепетала:

– Он к тебе клеился?

– Пусть попробует… – Наташа окинула ее сверху вниз, и девочка, казалось, уменьшилась. – Мой кобель ему причиндалы отгрызет.

Я вздохнул:

– Ты в Бога-то веришь?

– ?Мне Бог помогает, – сообщила она нахально и зачесала в кудлататой голове.

Я нагнулся к коляске. Здесь обитало главное существо белого света.

Я вел коляску. За спиной Аня тараторила с неестественным восторгом:

– Помнишь, блузку тебе дарила? Красный значок к белой блузке – это шик! Ты прикинь, как клево с таким значком! Забавно!

– Я чо, клоун?

– Ты – модница! Завтра у меня в шкафу пороемся! Хочешь, подарю тебе джинсовый костюм?

– Старый?

– Зимой купила. Надо померить. А значок, честно-честно, здоровский! Как будто детство нам вернул!

– Взрослые бабы! – хриплое в ответ. – Какое детство.

– Юные! Юные, Натуль!

Спал мой сын. Я отключился, украл мгновения, остался с ним наедине.

Я ощущал жажду его видеть, голодал по нему. Москва с делами забирала меня у Вани, но я рвался к нему. Я не умел и не хотел пеленать, купать, укачивать, бесконечно треща “чщ-чщ” или монотонно напевая. Предпочитал курлыкать, бережно щекоча ребрышки. А по правде – мне хватало мгновений. Просто взглянуть. Время подпрыгивало вспышками, несколько моментальных снимков: вот он, все с ним хорошо. В такие мгновения я словно передавал ему свою силу, впрыскивал в него, глядя пристально, укрепляющее любовное вещество.