Вас любит Президент - [15]

***

Толстяк Гавин вставил голову в дверь капитанового офиса. Капитан Марти, имеющий слабость к порнографии, закрыл компьютер. Предыдущий капитан был итальянец, а до него был еврей. Отделение являлось самым политически корректным в Республике. Гавин давно хотел попросить, чтобы его перевели в другое место, но не решался. Он вообще не любил перемены. Капитаны, что один, что другой, что третий, не любили его. И все имели связи наверху. Выбора у Гавина не было, как только держать свое неудовольствие при себе. А то ведь переведут в Южный Бронкс. А капитан Марти, помимо нелюбви к Гавину, дополнительно раздражал снисходительностью по отношению к Лерою, который по мнению Гавина являлся самым невыносимым человеком в отделении. Грубый, несносный, неорганизованный, туповатый, легкомысленный, но наделенный невероятной степенью везения. Десятая часть такого везения сделала бы Гавина счастливым человеком. Интересные задания, цепочки удачно решенных и закрытых с поздравлениями дел, океаны снисходительности от начальства – счастливчик Лерой.

– Сколько раз тебя нужно просить, чтобы ты не врывался без спросу и без стука? – сказал Марти. – Когда-нибудь я тебя просто пристрелю по ошибке. – Он протянул руку и открыл окно. Гавин посмотрел на окно с сомнением. – Что за конверт толстый у тебя в руках?

Гавин помолчал, давая понять, что дружелюбное ворчание капитана его нисколько не забавляет.

– Помните дело ЛеБланка, капитан?

– Помню. Пять лет назад. Мой предшественник занимался. А что?

– Оказывается, он не при чем. ЛеБланк. Насиловал не он. Собрали ДНК и нашли настоящего. ЛеБланка скоро отпустят на свободу.

Марти взял у Гавина конверт.

– Помню, Лерой что-то говорил тогда…

– Ну да? – неприязненно и саркастически спросил Гавин.

– Кстати, где Лерой?

– Только что прибыл, – сообщил Гавин, не глядя Марти в глаза. – У себя в офисе он.

– А это – новый подозреваемый? – спросил Марти, просматривая досье.

– Да, но это еще не все.

– Валяй, рассказывай, – сказал Марти, вздохнув.

В этот момент в офис вошел Лерой.

– А, вот и он, – ядовито сказал Гавин. – Лерой, на тебя давеча пришла жалоба … ну, знаешь … наша любимая школа. Сказали – расистские интонации…

– Ага, – сказал Лерой. – Заткнись, Гавин.

– Расистские? – переспросил Марти.

Лерой пожал плечами.

– Что-то конкретное? – спросил Марти, глядя на Гавина.

– Слушайте, капитан, – сказал Лерой. – Тот, кому в голову пришла блестящая идея построить комплекс высотных зданий для неимущих прямо посреди престижного района с наследниками и дорогими кабаками, не должен теперь жаловаться. Думать следовало вовремя.

– Придержи язык, Лерой, – сказал Марти.

– Придержу, когда надо будет. Нельзя же, право слово, ожидать от ватаги трущобных ребят, чтобы они бросили продавать наркотики по малой и занялись изучением Ренессанса просто потому, что они вдруг оказались живущими в двух кварталах от коллекции живописи.

– Это не имеет отношения к твоему визиту туда, – заметил Гавин.

– Меня попросили, я нанес визит.

– Ты избил трех подростков и двух охранников. Ты употреблял расистские эпитеты.

– Это не эпитеты. Это знаки внимания и умиления. Нормальный ежедневный межрасовый обмен. Как поживаешь, хонки? Все нормально, собака, а как ты, ниггер? Нормальная речь.

Марти чуть не засмеялся, но вовремя взял себя в руки и бросил враждебный взгляд на Гавина.

– Ничего нормального, – сказал Гавин. – Есть стандарты, которым нужно следовать. Есть такая вещь, называется – профессионализм.

– И, знаете ли, подростки – это преувеличение, – продолжал Лерой, игнорируя Гавина. – Эти подростки выше меня ростом, и тяжелее. А охранники собирались врезать мне по башке дубинками.

– Дубинками? – переспросил Марти.

– Врезали? – спросил Гавин с надеждой.

– Если мы не можем определить их в тюрьму хотя бы на пару месяцев, может стоит определить их в больницу на такой же срок. Пусть другие подростки подышат свободно до лета.

– Глупости, – заметил Гавин.

– Они, видите ли, капитан, – продолжал Лерой, не обращая внимания на Гавина, – дети эти – даже дойти до этой своей дурной школы не могли спокойно, эти трое постоянно ко всем цеплялись. Одиннадцатилетняя девочка позвонила. Она не собиралась ни о чем сообщать, ни о каких преступлениях, она просто хотела поставить нас в известность, нас, работников вот этого самого отделения, являющегося шанкровой сыпью на теле американской юриспруденции, что она нас всех ненавидит, поскольку мы – сборище расистских свиней, которые никого не защищают. Вот скажите – что на такое можно ответить? А? Что вы, взрослый, мускулистый мужик с пистолетом, ответите одиннадцатилетней пигалице, которая вам говорит, что боится ходить в школу, потому что эти трое там торчат, и говорят ей, что она должна им семь долларов? Что бы ты лично сказал ей, Гавин? – Лерой повернулся к Гавину.

– Они ей продали наркотики? – спросил Гавин.

– Ты что, либерал в таксидо? Какие наркотики можно купить за семь долларов, Гавин? Аспирин?

– Тебя отстранят от должности, Лерой, помяни мое слово.

Лерой презрительно фыркнул.

– Ты начинаешь действовать мне на нервы, Гавин. И мне это перестало нравится. Понятно?